четверг, 10 августа 2017
08:36
Доступ к записи ограничен
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 07 августа 2017
10:57
Доступ к записи ограничен
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 04 августа 2017
23:20
Доступ к записи ограничен
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 01 августа 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
У меня опять междумыслие.
Я сумасшедшая? Да.
Я безумная? Абсолютно.
Я чокнутое последствие ошибок судьбы.
И это забавно и весело. Наверное, не для тех, кто меня сейчас окружает, но для меня... В конце концов почему я все время должна париться о том, что думают другие?! Это бессмысленно и глупо. Даже когда я пытаюсь притвориться паинькой, все равно находится тот, кому все не так.
Одни хотят нюхать нежную фиалочку. Другие - таскать под мышкой декоративную собачку. Но вот беда - у меня острые колючки пустынного растения и встрепанная лисья шерсть. А о том, что кактусы иногда очень красиво цветут и лисы умеют урчать и сворачиваться клубочком, многие почему-то предпочитают не знать и не помнить. Может, оно и к лучшему.
Или туши все нахрен, или подкидывай дров!
В последнее время я часто говорю себе эту фразу и... подкидываю дров.
Тушить? Не, не слышала.
Зачем? Мне нравится. Мне по кайфу.
Я люблю разжигать костры, даже если они вроде бы никому не нужны. Вдруг кто-нибудь заблудится в лесу или просто захочет согреться. А если и нет... Ну, это просто красиво. Танцующие язычки пламени, красные снежинки искр и черные хлопья пепла. И на углях можно напечь картошки или пожарить хлеб.
Есть обещания, которые мне действительно хочется выполнять. Тогда я шепчу Вселенной: "Пожалуйста, помоги". И она, как правило, откликается. Она своенравна, и у нее жестокие шутки, ее нельзя просить очень часто и слишком о многом, ее нужно слушать в ответ. Но она отвечает, если это по-настоящему важно.
Люди хотят исполнения желаний без необходимости за это платить. Люди жаждут чудес без последствий. Беспроигрышных лотерей. Люди ждут, когда придет кто-то мудрый, схватит из за руку, тыкнет носом, укажет, что нужно сделать и как поступить. Но они забывают, что нельзя все время брать, ничего не отдавая взамен. Если хочешь, чтобы тебя услышали, прежде всего научись слушать сам. Если хочешь, чтобы тебя увидели, перестань закрывать глаза.
Со вчерашнего дня время тянется, как прилипшая к подошве ботинка жвачка. Это Вселенная шутит.
Я сумасшедшая? Да.
Я безумная? Абсолютно.
Я чокнутое последствие ошибок судьбы.
И это забавно и весело. Наверное, не для тех, кто меня сейчас окружает, но для меня... В конце концов почему я все время должна париться о том, что думают другие?! Это бессмысленно и глупо. Даже когда я пытаюсь притвориться паинькой, все равно находится тот, кому все не так.
Одни хотят нюхать нежную фиалочку. Другие - таскать под мышкой декоративную собачку. Но вот беда - у меня острые колючки пустынного растения и встрепанная лисья шерсть. А о том, что кактусы иногда очень красиво цветут и лисы умеют урчать и сворачиваться клубочком, многие почему-то предпочитают не знать и не помнить. Может, оно и к лучшему.
Или туши все нахрен, или подкидывай дров!
В последнее время я часто говорю себе эту фразу и... подкидываю дров.
Тушить? Не, не слышала.
Зачем? Мне нравится. Мне по кайфу.
Я люблю разжигать костры, даже если они вроде бы никому не нужны. Вдруг кто-нибудь заблудится в лесу или просто захочет согреться. А если и нет... Ну, это просто красиво. Танцующие язычки пламени, красные снежинки искр и черные хлопья пепла. И на углях можно напечь картошки или пожарить хлеб.
Есть обещания, которые мне действительно хочется выполнять. Тогда я шепчу Вселенной: "Пожалуйста, помоги". И она, как правило, откликается. Она своенравна, и у нее жестокие шутки, ее нельзя просить очень часто и слишком о многом, ее нужно слушать в ответ. Но она отвечает, если это по-настоящему важно.
Люди хотят исполнения желаний без необходимости за это платить. Люди жаждут чудес без последствий. Беспроигрышных лотерей. Люди ждут, когда придет кто-то мудрый, схватит из за руку, тыкнет носом, укажет, что нужно сделать и как поступить. Но они забывают, что нельзя все время брать, ничего не отдавая взамен. Если хочешь, чтобы тебя услышали, прежде всего научись слушать сам. Если хочешь, чтобы тебя увидели, перестань закрывать глаза.
Со вчерашнего дня время тянется, как прилипшая к подошве ботинка жвачка. Это Вселенная шутит.
понедельник, 31 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
По выходным я целый день жру. Точу, как хомяк, все, что попадается под руку. Сладкое и соленое вперемешку.
У меня стресс. С которым я не могу справляться привычными способами. Курить категорически нельзя, пить не получается. После того, как я беспрепятственно делала это в течение нескольких дней, сей факт особенно меня удручает. Да, к хорошему привыкаешь быстро, особенно к возможности быть собой и свободе вытворять все, что хочется. Черт! Да я даже музыку нормально слушать не могу. Наушники его раздражают ("Ты опять меня не слушаешь!" Можно подумать, ты скажешь что-то новое или хотя бы интересное), а без них еще хуже ("Ну и дрянь же ты слушаешь!" Все лучше, чем слушать тебя. Довод, что на вкус и цвет все фломастеры разные и лично я больше люблю фиолетовый и зеленый, но это не значит, что тебе не должно нравиться облизывать розовый и голубой, не действует. Потому что есть его мнение и неправильное).
Моя любимая подъебка - он не может не спорить, даже когда я говорю, что он не может не спорить.
По выходным я жру. Еще и для того, чтобы чем-то заткнуть себе рот. Чтобы не брякнуть какую-нибудь едкую гадость, после которой обычно начинается истерика. Я запихиваю в топку все, что попадается под руку. Сладкое и соленое вперемешку. Но, наверное, даже если склеить мне губы "Моментом", я все равно не выдержу.
От нервов и выпитого кофе у меня дергается глаз и трещат пальцы. Я стараюсь не грызть ногти и не терзать зубами кончики волос.
Но сегодня понедельник. И ночью наконец-то вернулся дождь, сильный и нескончаемый. Немного притихший к утру, он тем не менее все еще идет.
Я смотрю на еду, и меня от нее тошнит.
Хорошо.
У меня стресс. С которым я не могу справляться привычными способами. Курить категорически нельзя, пить не получается. После того, как я беспрепятственно делала это в течение нескольких дней, сей факт особенно меня удручает. Да, к хорошему привыкаешь быстро, особенно к возможности быть собой и свободе вытворять все, что хочется. Черт! Да я даже музыку нормально слушать не могу. Наушники его раздражают ("Ты опять меня не слушаешь!" Можно подумать, ты скажешь что-то новое или хотя бы интересное), а без них еще хуже ("Ну и дрянь же ты слушаешь!" Все лучше, чем слушать тебя. Довод, что на вкус и цвет все фломастеры разные и лично я больше люблю фиолетовый и зеленый, но это не значит, что тебе не должно нравиться облизывать розовый и голубой, не действует. Потому что есть его мнение и неправильное).
Моя любимая подъебка - он не может не спорить, даже когда я говорю, что он не может не спорить.
По выходным я жру. Еще и для того, чтобы чем-то заткнуть себе рот. Чтобы не брякнуть какую-нибудь едкую гадость, после которой обычно начинается истерика. Я запихиваю в топку все, что попадается под руку. Сладкое и соленое вперемешку. Но, наверное, даже если склеить мне губы "Моментом", я все равно не выдержу.
От нервов и выпитого кофе у меня дергается глаз и трещат пальцы. Я стараюсь не грызть ногти и не терзать зубами кончики волос.
Но сегодня понедельник. И ночью наконец-то вернулся дождь, сильный и нескончаемый. Немного притихший к утру, он тем не менее все еще идет.
Я смотрю на еду, и меня от нее тошнит.
Хорошо.
суббота, 29 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Как подарить человеку немного положительных эмоций?
Все просто: найти Бегемота - сфотографировать Бегемота - отправить Бегемота.
А до этого еще десяток фотографий разных плюшек - зверюшек.
Вчера я ушла из дома в 6 утра и уехала в зоопарк. Почти к самому его открытию. И это, наверное, получился мой самый лучший поход туда. Потому что одна (хотя не совсем, нет). Потому что не в выходной. Потому что не так много людей, от которых животные устают и прячутся. Потому что я почесала красного волка, нагладилась лошадей, потрогала рога какого-то козла, поржала вместе с вороном, поиграла в гляделки со стервятником и увидела маленького слоненка. А еще нашла чье-то большущее почти черное перо, которое замучилась таскать с собой, но все-таки не помяла и не потеряла.
После, несмотря на жару, доплелась до Патриарших, где не была, кажется, с осени, то есть почти уже год, и пошаталась по подъезду булгаковского дома, трогая стеночки и читая надписи. И даже Его Величество соизволил предстать передо мной во всей своей черно-мохнатой и нагло-надменной красе.
Вообще за эти недели я сделала больше всяких разных клевых вещей, чем за все последние два года. Это все равно, что долго - долго не дышать, а потом жадно - жадно хватать ртом и втягивать носом воздух. И мне нравится. Безумно - безумно нравится ловить все эти эмоции и впечатления. Безумно - безумно нравится делиться ими. Может быть, немного глупыми, но живыми и теплыми.
Нравится дотягиваться ими и... Если и не дотрагиваться, то хотя бы ощущать себя немного ближе.
Все просто: найти Бегемота - сфотографировать Бегемота - отправить Бегемота.
А до этого еще десяток фотографий разных плюшек - зверюшек.
Вчера я ушла из дома в 6 утра и уехала в зоопарк. Почти к самому его открытию. И это, наверное, получился мой самый лучший поход туда. Потому что одна (хотя не совсем, нет). Потому что не в выходной. Потому что не так много людей, от которых животные устают и прячутся. Потому что я почесала красного волка, нагладилась лошадей, потрогала рога какого-то козла, поржала вместе с вороном, поиграла в гляделки со стервятником и увидела маленького слоненка. А еще нашла чье-то большущее почти черное перо, которое замучилась таскать с собой, но все-таки не помяла и не потеряла.
После, несмотря на жару, доплелась до Патриарших, где не была, кажется, с осени, то есть почти уже год, и пошаталась по подъезду булгаковского дома, трогая стеночки и читая надписи. И даже Его Величество соизволил предстать передо мной во всей своей черно-мохнатой и нагло-надменной красе.
Вообще за эти недели я сделала больше всяких разных клевых вещей, чем за все последние два года. Это все равно, что долго - долго не дышать, а потом жадно - жадно хватать ртом и втягивать носом воздух. И мне нравится. Безумно - безумно нравится ловить все эти эмоции и впечатления. Безумно - безумно нравится делиться ими. Может быть, немного глупыми, но живыми и теплыми.
Нравится дотягиваться ими и... Если и не дотрагиваться, то хотя бы ощущать себя немного ближе.
вторник, 25 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Это был странный, стремительно пьянеющий вечер. И еще более странная внезапно немного флэшмобная ночь, плавно перетекшая в чуть похмельное утро.
Если в доме еще и остались углы, не задетые моим беспорядком, то сегодня они грозят окончательно исчезнуть. Но я все уберу. Потом. Разложу по полочкам, распихаю по шкафчикам. Будет даже лучше, чем раньше. Честное слово.
Это был странный, растянувшийся на целых два часа разговор двух пьяных, давно и близко знакомых друг с другом людей, которым мучительно хотелось говорить, как пьяные дико родственные души. Откровенно, смешно и грустно, без прикрас, не делая различия между цензурными и матерными словами. О самом главном - не в первый и не в последний раз.
- Знаешь, ведь людей, которые могут обнять меня - вот такую, без кожи, с торчащими наружу проводочками нервов, которые за все цепляются и искрят, - и при этом не сделать больно, можно по пальцам пересчитать. Одной руки хватит.
- Столько лет смотрю на тебя и все равно не могу понять, как ты с этим живешь?
- А как ходит Русалочка, только - только получившая ноги?
- Больно и молча?
- Воооот...
- Давай-ка ты приезжай. Будем пить, как дедушка Хемингуэй: три бутылки шампанского и бутылка абсента. Пить и заворачивать тебя в кожу.
- Боюсь, я сопьюсь раньше, чем успею отрастить шкурку хотя бы на мизинце правой ноги.
Если в доме еще и остались углы, не задетые моим беспорядком, то сегодня они грозят окончательно исчезнуть. Но я все уберу. Потом. Разложу по полочкам, распихаю по шкафчикам. Будет даже лучше, чем раньше. Честное слово.
Это был странный, растянувшийся на целых два часа разговор двух пьяных, давно и близко знакомых друг с другом людей, которым мучительно хотелось говорить, как пьяные дико родственные души. Откровенно, смешно и грустно, без прикрас, не делая различия между цензурными и матерными словами. О самом главном - не в первый и не в последний раз.
- Знаешь, ведь людей, которые могут обнять меня - вот такую, без кожи, с торчащими наружу проводочками нервов, которые за все цепляются и искрят, - и при этом не сделать больно, можно по пальцам пересчитать. Одной руки хватит.
- Столько лет смотрю на тебя и все равно не могу понять, как ты с этим живешь?
- А как ходит Русалочка, только - только получившая ноги?
- Больно и молча?
- Воооот...
- Давай-ка ты приезжай. Будем пить, как дедушка Хемингуэй: три бутылки шампанского и бутылка абсента. Пить и заворачивать тебя в кожу.
- Боюсь, я сопьюсь раньше, чем успею отрастить шкурку хотя бы на мизинце правой ноги.
понедельник, 24 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Свобода! Немного не такая, как я себе представляла. Я не ждала одиночества. Впрочем, и оно вполне терпимо, если есть в кармане пачка сигарет. А еще бутылка вина, мороженое, колбаса и внезапно поп-корн. Дня три у меня есть, и это немало.
Перед его отъездом я вдруг нахожу себе развлечение.
Он ищет мой зеленый резак, а я спокойно сижу на диване по-турецки, пью мятный чай из огромной кружки и мысленно играю в "горячо-холодно". Хотя правильней было бы это назвать "холодно - еще холоднее".
Ну, нет, дорогуша! Мои нычки и тайнички тебе не отыскать. В этом деле я хороша, как черт! Без ложной скромности. Резак-то в коробочке с письмами, а до нее тебе не добраться!
Кое-что лежит у тебя буквально перед носом, а ты и не подозреваешь об этом. Кое-что припрятано там, куда ты ни за что не догадаешься заглянуть. Ты был бы крайне удивлен, если б узнал, сколько славных укромных местечек есть в нашей небольшой квартирке и как много в них скрыто. Просто остров сокровищ какой-то! Я, как белка, прячу от тебя все самое нужное мне.
Собираю вещи, улыбаюсь и уверяю, что буду очень скучать. Но скучать я буду не по тебе.
Я даже сажаю тебя в маршрутку. Запихиваю чуть ли не на ходу.
Все хорошо, Шато-Марго. Все хорошо...
Перед его отъездом я вдруг нахожу себе развлечение.
Он ищет мой зеленый резак, а я спокойно сижу на диване по-турецки, пью мятный чай из огромной кружки и мысленно играю в "горячо-холодно". Хотя правильней было бы это назвать "холодно - еще холоднее".
Ну, нет, дорогуша! Мои нычки и тайнички тебе не отыскать. В этом деле я хороша, как черт! Без ложной скромности. Резак-то в коробочке с письмами, а до нее тебе не добраться!
Кое-что лежит у тебя буквально перед носом, а ты и не подозреваешь об этом. Кое-что припрятано там, куда ты ни за что не догадаешься заглянуть. Ты был бы крайне удивлен, если б узнал, сколько славных укромных местечек есть в нашей небольшой квартирке и как много в них скрыто. Просто остров сокровищ какой-то! Я, как белка, прячу от тебя все самое нужное мне.
Собираю вещи, улыбаюсь и уверяю, что буду очень скучать. Но скучать я буду не по тебе.
Я даже сажаю тебя в маршрутку. Запихиваю чуть ли не на ходу.
Все хорошо, Шато-Марго. Все хорошо...
воскресенье, 23 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
- Позвонить тебе на неделе?
- Конечно! Можно даже в понедельник часов в 9 - 10 вечера, чтобы уж не откладывать. Получится?
- Ага. А ревнивая сучка успеет уехать?
- Да. Он успеет уехать, а я - откупорить бутылочку вина. Так что мне уже будет хорошо, и я смогу рассказывать кулстори.
- Замётано.
Почему люди, которым по сути можно все и без разрешения, оказываются тактичны даже в мелочах? Находят нужные слова и жесты, чутко реагируют и верно действуют. А не прутся в грязных ботинках по чистому ковру, не лезут в чужие потемки со своим фонариком и не трахают мозги через левую ноздрю и правое ухо.
Почему люди, от которых хочется держаться подальше, так настырно лезут в твое личное пространство, ломятся в твой шкаф и вообще пытаются взять контроль над твоей жизнью? Зачем? Пространство-то совсем маленькое, а жизнь в общем-то весьма никчёмная, и в шкафу тесно и пыльно. Нахрен им все это надо?!
Почему те, кто собственное существование и то устроить не в состоянии, полагают, что знают, как тебе жить, чем дышать, что есть и с кем поддерживать отношения, лучше тебя самого?
Зачем сначала лезть в самое пекло, а потом плакаться, что обжегся? Я ведь с самого начала предупреждала, как все будет и чем скорее всего закончится. "Нет - нет, мы все переживем и преодолеем!" Что ты, блядь, преодолевать собрался?! Собственную тупость и неумение слушать? Сомневаюсь.
Пытаться меня переделать? Дохлый номер. Я та еще вредная сволочь. Пора бы понять, что мне так хорошо, мне так комфортно и весело, даже если кому-то это кажется смертью и полной задницей. Я же никого не держу, не заставляю находиться рядом и вообще никого ни к чему не принуждаю. Как говорится, мои двери всегда открыты - можете выходить.
К чему я все это? Ну, я снова рычу на мужа и не разговариваю с матерью. Мне осталось продержаться чуть больше суток - и я получу свои пару глотков свободы.
- Конечно! Можно даже в понедельник часов в 9 - 10 вечера, чтобы уж не откладывать. Получится?
- Ага. А ревнивая сучка успеет уехать?
- Да. Он успеет уехать, а я - откупорить бутылочку вина. Так что мне уже будет хорошо, и я смогу рассказывать кулстори.
- Замётано.
Почему люди, которым по сути можно все и без разрешения, оказываются тактичны даже в мелочах? Находят нужные слова и жесты, чутко реагируют и верно действуют. А не прутся в грязных ботинках по чистому ковру, не лезут в чужие потемки со своим фонариком и не трахают мозги через левую ноздрю и правое ухо.
Почему люди, от которых хочется держаться подальше, так настырно лезут в твое личное пространство, ломятся в твой шкаф и вообще пытаются взять контроль над твоей жизнью? Зачем? Пространство-то совсем маленькое, а жизнь в общем-то весьма никчёмная, и в шкафу тесно и пыльно. Нахрен им все это надо?!
Почему те, кто собственное существование и то устроить не в состоянии, полагают, что знают, как тебе жить, чем дышать, что есть и с кем поддерживать отношения, лучше тебя самого?
Зачем сначала лезть в самое пекло, а потом плакаться, что обжегся? Я ведь с самого начала предупреждала, как все будет и чем скорее всего закончится. "Нет - нет, мы все переживем и преодолеем!" Что ты, блядь, преодолевать собрался?! Собственную тупость и неумение слушать? Сомневаюсь.
Пытаться меня переделать? Дохлый номер. Я та еще вредная сволочь. Пора бы понять, что мне так хорошо, мне так комфортно и весело, даже если кому-то это кажется смертью и полной задницей. Я же никого не держу, не заставляю находиться рядом и вообще никого ни к чему не принуждаю. Как говорится, мои двери всегда открыты - можете выходить.
К чему я все это? Ну, я снова рычу на мужа и не разговариваю с матерью. Мне осталось продержаться чуть больше суток - и я получу свои пару глотков свободы.
пятница, 21 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Иногда мне хочется, как раньше. Тепла и лампового общения, как было 2 - 3 года назад.
Но мое избранное практически вымерло. Что совсем не удивляет - я пропадала в чёртовой наружности слишком долго.
Я даже письмо до сих пор не отправила. Оно лежит у меня в сумке, не запакованное в конверт, и с каждым днем все сильнее мнется. Мне жаль его, но я не решаюсь.
Порой я осторожно заглядываю в какой-нибудь дневник, читаю чужие мысли и... Ухожу. Не подписавшись и не оставляя комментариев.
Я думаю о том, что, собственно, могу предложить взамен?
Рвотные массы соленой воды, боли, тоски и злости?
Путаницу мыслей?
Ошметки внутренностей и свои шрамы?
Зачем разочаровывать других?
Я и сама прекрасно с этим справляюсь.
Но мое избранное практически вымерло. Что совсем не удивляет - я пропадала в чёртовой наружности слишком долго.
Я даже письмо до сих пор не отправила. Оно лежит у меня в сумке, не запакованное в конверт, и с каждым днем все сильнее мнется. Мне жаль его, но я не решаюсь.
Порой я осторожно заглядываю в какой-нибудь дневник, читаю чужие мысли и... Ухожу. Не подписавшись и не оставляя комментариев.
Я думаю о том, что, собственно, могу предложить взамен?
Рвотные массы соленой воды, боли, тоски и злости?
Путаницу мыслей?
Ошметки внутренностей и свои шрамы?
Зачем разочаровывать других?
Я и сама прекрасно с этим справляюсь.
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Вот так просыпаешься утром, а на тебя сваливается очередной пиздец.
Не знаю, почему я так болезненно реагирую на подобные вещи, почему они буквально выбивают почву у меня из-под ног.
Я все пропускаю через себя, и порой от этого становится очень плохо.
Кажется, я никогда не смогу отрастить кожу - так и буду всю жизнь искрить оголенными нервами.
Я оставлю еще один шрам. Наверное, под ключицей.
И какое-то время не буду дышать.
Не знаю, почему я так болезненно реагирую на подобные вещи, почему они буквально выбивают почву у меня из-под ног.
Я все пропускаю через себя, и порой от этого становится очень плохо.
Кажется, я никогда не смогу отрастить кожу - так и буду всю жизнь искрить оголенными нервами.
Я оставлю еще один шрам. Наверное, под ключицей.
И какое-то время не буду дышать.
четверг, 20 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Мне плохо.
Мне тоскливо.
Мне больно.
Мне трудно.
Я шарахаюсь от стенки к стенке. Спотыкаюсь на лестницах и порогах. Налетаю на углы. Тыкаюсь, как слепой котенок. И иногда получаю под дых. Это, как ни странно, помогает. Немного остужает голову и сердце.
Потому что я готова взорваться, словно вулкан Везувий. Спалить к чертовой матери города. Выйти из берегов. Девятибалльным штормом снести все причалы и пристани. Потопить корабли и лодки вместе с гребаными пассажирами. Устроить авиакатастрофу и метким плевком сбить пару спутников на орбите.
Черт! Да я сейчас орехи пальцами колоть могу!
Сделай вдох и успокойся - все равно уже пиздец, - говорю я себе, но это не помогает. Во мне закипаетдерьмо злость и клокочет ненависть.
Я царапаю кожу и примериваюсь кулаком к несчастной стене.
Мне хочется выть и кусаться. Вцепиться кому-нибудь в глотку и оторвать голову.
Мне обидно.
Мне мерзко.
Мне страшно.
Я почти не сплю и почти не ем. Глотаю крепкий кофе и давлюсь табачным дымом. Теряю вес и постепенно таю, все больше напоминаягремящее бутылками привидение или бледную тень умершего от чахотки.
Я жду понедельника, как второго пришествия. Чтобы пить, курить в ночное небо, болтать с братом, звонить Рыжему и рыдать в трубку.
Я грызу заусенцы на пальцах левой руки, отрывая лоскутки кожи вместе с мясом, и дергаю правой бровью. Скалю зубы, чтобы никто не смел ко мне сунуться.
Мне тошно.
Мне муторно.
Мне солено и горько.
Я переживаю время. Ползу через это лето, как солдат по полю боя, обдирая локти и ребра.
В мой эфир прорывается Сплин, заглушая собой все остальные песни.
Мне тоскливо.
Мне больно.
Мне трудно.
Я шарахаюсь от стенки к стенке. Спотыкаюсь на лестницах и порогах. Налетаю на углы. Тыкаюсь, как слепой котенок. И иногда получаю под дых. Это, как ни странно, помогает. Немного остужает голову и сердце.
Потому что я готова взорваться, словно вулкан Везувий. Спалить к чертовой матери города. Выйти из берегов. Девятибалльным штормом снести все причалы и пристани. Потопить корабли и лодки вместе с гребаными пассажирами. Устроить авиакатастрофу и метким плевком сбить пару спутников на орбите.
Черт! Да я сейчас орехи пальцами колоть могу!
Сделай вдох и успокойся - все равно уже пиздец, - говорю я себе, но это не помогает. Во мне закипает
Я царапаю кожу и примериваюсь кулаком к несчастной стене.
Мне хочется выть и кусаться. Вцепиться кому-нибудь в глотку и оторвать голову.
Мне обидно.
Мне мерзко.
Мне страшно.
Я почти не сплю и почти не ем. Глотаю крепкий кофе и давлюсь табачным дымом. Теряю вес и постепенно таю, все больше напоминая
Я жду понедельника, как второго пришествия. Чтобы пить, курить в ночное небо, болтать с братом, звонить Рыжему и рыдать в трубку.
Я грызу заусенцы на пальцах левой руки, отрывая лоскутки кожи вместе с мясом, и дергаю правой бровью. Скалю зубы, чтобы никто не смел ко мне сунуться.
Мне тошно.
Мне муторно.
Мне солено и горько.
Я переживаю время. Ползу через это лето, как солдат по полю боя, обдирая локти и ребра.
В мой эфир прорывается Сплин, заглушая собой все остальные песни.
вторник, 18 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
А кто это у нас сегодня зашел в магазин после работы, набрал полную корзину всякой фигни, а потом, поскользнувшись на только что вымытом полу, красиво так, с подлетом, как в кино, наебнулся, основательно приложившись затылком и копчиком и раскидав продукты?!
Правильно. Я.
И это, наверное, было бы грустно, если б не было так привычно.
Что вообще делают нормальные люди в таких ситуациях? Потому что у меня, кажется, реакция какая-то не вполне адекватная.
Вокруг суетятся люди: кто-то спрашивает, все ли со мной в порядке и не вызвать ли мне скорую, кто-то складывает мое барахло обратно в корзину... А я... А что я?
Я лежу в обнимку с бананами, истерически ржу и думаю, что мне хочется раскинуть руки и ноги и вопить что-нибудь в духе "Смотрите! Я делаю мокрого ангела, блядь!"
Правильно. Я.
И это, наверное, было бы грустно, если б не было так привычно.
Что вообще делают нормальные люди в таких ситуациях? Потому что у меня, кажется, реакция какая-то не вполне адекватная.
Вокруг суетятся люди: кто-то спрашивает, все ли со мной в порядке и не вызвать ли мне скорую, кто-то складывает мое барахло обратно в корзину... А я... А что я?
Я лежу в обнимку с бананами, истерически ржу и думаю, что мне хочется раскинуть руки и ноги и вопить что-нибудь в духе "Смотрите! Я делаю мокрого ангела, блядь!"
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Я скучаю. Я снова безумно - безумно скучаю и мучаюсь ностальгией.
Иногда мне хочется записывать наши разговоры и вообще все, что с нами происходит. Потому что, кажется, только мы можем выдавать подобные вещи и только с нами может происходить подобная фигня.
Я часто вспоминаю лицей. 10 и 11 классы. К тому времени мы уже разобрались с нашими недоделанными влюбленностями и вовсю дружили. Я таскала зимой его пиджак прямо поверх своего, а он хмурый сидел рядом в рубашке с закатанными рукавами и при галстуке с новогодними елками, веселыми оленями и Санта-Клаусами (обойти правила и сломать систему - в этом весь он. Нахрен общество и все дела), и историк, глядя на нас, смеялся: "Я даже не буду спрашивать, кого ты опять раздела!" После уроков мы прошмыгивали на чердак лицейской общаги и тайком курили свои первые (часто - одну на двоих) сигареты или просто шатались по городу, болтая обо всем на свете, сидели на набережной, слушая музыку (по одному наушнику у каждого - это была наша самая крепкая связь).
Как-то раз в 11 классе мы сидели на подготовке к ЕГЭ по литературе, и учительница сказала, что я опоздала родиться, что мне с моей душевной организацией стоило бы жить веке в девятнадцатом, танцевать на балах и вдохновлять поэтов и художников. Это было странно. Я была маленькой, пухлой, не очень красивой, в меня не особо кто-то влюблялся, так что я вряд ли могла кого-нибудь вдохновить хоть на что-то. Но ему почему-то понравилось, и с тех пор он стал иногда называть меня принцессой без королевства. Я негодовала и обзывалась в ответ, а он только посмеивался и осторожно убирал непослушную светлую прядь мне за ухо (я тайком смотрела на его пальцы и любовалась). читать дальше Меня не покидало ощущение, что он понимает и знает обо мне больше меня самой. Видимо, так оно и есть на самом деле.
Гораздо позднее, кажется, в один из его приездов ко мне, внезапных, как татаро-монгольское нашествие ("Привет. Я сейчас в Москве и через пару минут буду у тебя под окнами. Приютишь бродягу?" - "Конечно! О чем вопрос!" Мы пихали охраннику 300 рублей и, стараясь не греметь бутылками, крались по лестнице на 22 этаж, по дороге успевая выкурить по паре сигарет, порой все так же - одну на двоих), я сказала ему: "Да какая из меня принцесса? Я бухаю, курю, сквернословлю, без стеснения рассказываю пошлые анекдоты и зло шучу". А он просто развел руками: "Какая - какая? Неправильная! Но все равно принцесса".
С годами все реже, но он еще меня так называет. Принцесса без королевства. А я его - Чеширский кот. Потому что даже если он исчезнет, эта его неописуемая широченная улыбка останется и будет долго висеть в воздухе.
"А зачем мне королевство, если у меня есть Лес?" - "Знаешь, Рыж, это - твое королевство!"
Иногда мне хочется записывать наши разговоры и вообще все, что с нами происходит. Потому что, кажется, только мы можем выдавать подобные вещи и только с нами может происходить подобная фигня.
Я часто вспоминаю лицей. 10 и 11 классы. К тому времени мы уже разобрались с нашими недоделанными влюбленностями и вовсю дружили. Я таскала зимой его пиджак прямо поверх своего, а он хмурый сидел рядом в рубашке с закатанными рукавами и при галстуке с новогодними елками, веселыми оленями и Санта-Клаусами (обойти правила и сломать систему - в этом весь он. Нахрен общество и все дела), и историк, глядя на нас, смеялся: "Я даже не буду спрашивать, кого ты опять раздела!" После уроков мы прошмыгивали на чердак лицейской общаги и тайком курили свои первые (часто - одну на двоих) сигареты или просто шатались по городу, болтая обо всем на свете, сидели на набережной, слушая музыку (по одному наушнику у каждого - это была наша самая крепкая связь).
Как-то раз в 11 классе мы сидели на подготовке к ЕГЭ по литературе, и учительница сказала, что я опоздала родиться, что мне с моей душевной организацией стоило бы жить веке в девятнадцатом, танцевать на балах и вдохновлять поэтов и художников. Это было странно. Я была маленькой, пухлой, не очень красивой, в меня не особо кто-то влюблялся, так что я вряд ли могла кого-нибудь вдохновить хоть на что-то. Но ему почему-то понравилось, и с тех пор он стал иногда называть меня принцессой без королевства. Я негодовала и обзывалась в ответ, а он только посмеивался и осторожно убирал непослушную светлую прядь мне за ухо (я тайком смотрела на его пальцы и любовалась). читать дальше Меня не покидало ощущение, что он понимает и знает обо мне больше меня самой. Видимо, так оно и есть на самом деле.
Гораздо позднее, кажется, в один из его приездов ко мне, внезапных, как татаро-монгольское нашествие ("Привет. Я сейчас в Москве и через пару минут буду у тебя под окнами. Приютишь бродягу?" - "Конечно! О чем вопрос!" Мы пихали охраннику 300 рублей и, стараясь не греметь бутылками, крались по лестнице на 22 этаж, по дороге успевая выкурить по паре сигарет, порой все так же - одну на двоих), я сказала ему: "Да какая из меня принцесса? Я бухаю, курю, сквернословлю, без стеснения рассказываю пошлые анекдоты и зло шучу". А он просто развел руками: "Какая - какая? Неправильная! Но все равно принцесса".
С годами все реже, но он еще меня так называет. Принцесса без королевства. А я его - Чеширский кот. Потому что даже если он исчезнет, эта его неописуемая широченная улыбка останется и будет долго висеть в воздухе.
"А зачем мне королевство, если у меня есть Лес?" - "Знаешь, Рыж, это - твое королевство!"
понедельник, 17 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
И пока эта муха будет гладить свои лапки,
Я буду говорить, что у меня все в порядке.
В среднем человек в день может врать до двухсот тысяч раз.
Вот и я солгу сейчас...
Я буду говорить, что у меня все в порядке.
В среднем человек в день может врать до двухсот тысяч раз.
Вот и я солгу сейчас...
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
И когда за его спиной закрывается дверь, я наконец выдыхаю.
Делаю новый глоток - воздуха, кофе с амаретто, табачного дыма...
Я набираю полную ванну холодной воды и погружаюсь. Лежу до тех пор, пока тело не перестает меня слушаться. Пока у меня не синеют губы, не начинают дрожать руки и не немеют пальцы на ногах. У меня для этого достаточно времени.
Я курю, пуская кривые дымные колечки в белый потолок и стряхивая пепел прямо над животом - вода все равно смоет все следы.
Я думаю... В чем, собственно, он так виноват передо мной, что я постоянно рычу и срываюсь? В том, что не такой и все делает не так? В том, что не тот, и не там, и вообще никак? Или в том, что я просто тварь, которой за редким исключением никто не нужен?
Я хуже всех, кого ты знаешь...
Кажется, так.
Наверное, такие, как я, хотя бы раз должны вляпаться в таких, как он. В надежде на то, что все может быть нормально. Чтобы понять, что будет, как угодно, но никогда нормально.
В конце концов я все равно сбегу. Я это точно знаю. И он, должно быть, тоже догадывается, просто думать об этом не хочет, в тщетных попытках что-то исправить там, где исправлять в общем-то нечего. Бесполезно чинить то, что не сломано, а просто работает по-другому. Не нужно лечить то, что не болеет, а просто живет и дышит иначе.
Я не боюсь побега. Не боюсь всех этих фраз про "от себя не убежишь". Я, собственно, и не от себя бегу, скорее напротив - к себе, такой, какая есть на самом деле - чудовище, монстр, сволочь - такой, какой я себя вполне устраиваю.
С вещами или без, с деньгами или без них - не так уж и важно. Мои кактусы и пара книг - остальное приложится и срастется.
И в принципе почти все равно, куда - в другой город, другую страну, в горы или к морю, на другую планету, если представится возможность.
У меня будет собака. Непременно будет собака. Возьму из приюта. Самую несчастную и самую никому не нужную. Но для меня она будет самая лучшая, самая умная, добрая, верная. И самая мной любимая. Мы с ней будем похожи, так похожи, что мороз по коже. Я с первого взгляда пойму и узнаю.
Потому что собака - не человек. Ей все равно, кто ты и что ты, красивый ты или не очень, подонок или святой, пьяный, трезвый, уставший до полусмерти, разбитый в хлам, вывернутый наизнанку... Она просто всегда тебя ждет. И любит своей незатейливой собачьей любовью, без оглядки на мораль и приличия.
Собака не бросит и не предаст. Я знаю.
Она ведь не человек.
Делаю новый глоток - воздуха, кофе с амаретто, табачного дыма...
Я набираю полную ванну холодной воды и погружаюсь. Лежу до тех пор, пока тело не перестает меня слушаться. Пока у меня не синеют губы, не начинают дрожать руки и не немеют пальцы на ногах. У меня для этого достаточно времени.
Я курю, пуская кривые дымные колечки в белый потолок и стряхивая пепел прямо над животом - вода все равно смоет все следы.
Я думаю... В чем, собственно, он так виноват передо мной, что я постоянно рычу и срываюсь? В том, что не такой и все делает не так? В том, что не тот, и не там, и вообще никак? Или в том, что я просто тварь, которой за редким исключением никто не нужен?
Я хуже всех, кого ты знаешь...
Кажется, так.
Наверное, такие, как я, хотя бы раз должны вляпаться в таких, как он. В надежде на то, что все может быть нормально. Чтобы понять, что будет, как угодно, но никогда нормально.
В конце концов я все равно сбегу. Я это точно знаю. И он, должно быть, тоже догадывается, просто думать об этом не хочет, в тщетных попытках что-то исправить там, где исправлять в общем-то нечего. Бесполезно чинить то, что не сломано, а просто работает по-другому. Не нужно лечить то, что не болеет, а просто живет и дышит иначе.
Я не боюсь побега. Не боюсь всех этих фраз про "от себя не убежишь". Я, собственно, и не от себя бегу, скорее напротив - к себе, такой, какая есть на самом деле - чудовище, монстр, сволочь - такой, какой я себя вполне устраиваю.
С вещами или без, с деньгами или без них - не так уж и важно. Мои кактусы и пара книг - остальное приложится и срастется.
И в принципе почти все равно, куда - в другой город, другую страну, в горы или к морю, на другую планету, если представится возможность.
У меня будет собака. Непременно будет собака. Возьму из приюта. Самую несчастную и самую никому не нужную. Но для меня она будет самая лучшая, самая умная, добрая, верная. И самая мной любимая. Мы с ней будем похожи, так похожи, что мороз по коже. Я с первого взгляда пойму и узнаю.
Потому что собака - не человек. Ей все равно, кто ты и что ты, красивый ты или не очень, подонок или святой, пьяный, трезвый, уставший до полусмерти, разбитый в хлам, вывернутый наизнанку... Она просто всегда тебя ждет. И любит своей незатейливой собачьей любовью, без оглядки на мораль и приличия.
Собака не бросит и не предаст. Я знаю.
Она ведь не человек.
суббота, 15 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Прав мой папка... И чего мне бог яйца не приделал?
Не, ну а че?
Матерюсь, как сапожник. Курю, как матрос. Бухаю, словно слесарь дядя Гена.
Истерик не закатываю (только сурово и метко навешиваю пиздюлей и невозмутимо посылаю нахуй) и, в отличие от некоторых, не сбегаю к маме.
А еще вкручиваю лампочки, сверлю отверстия, забиваю гвозди и собираю шкафчики.
Был бы член - цены б мне не было!
Впрочем, у меня ее и так нет.
Я бесценна. Блядь!
Не, ну а че?
Матерюсь, как сапожник. Курю, как матрос. Бухаю, словно слесарь дядя Гена.
Истерик не закатываю (только сурово и метко навешиваю пиздюлей и невозмутимо посылаю нахуй) и, в отличие от некоторых, не сбегаю к маме.
А еще вкручиваю лампочки, сверлю отверстия, забиваю гвозди и собираю шкафчики.
Был бы член - цены б мне не было!
Впрочем, у меня ее и так нет.
Я бесценна. Блядь!
среда, 12 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Ты знаешь, мне кажется, я застряла. Одновременно в двух местах. В двух временных отрезках.
В сентябре 2014-го и в августе 2015-го.
Сумбурно, непоследовательно и совершенно нелогично.
Где-то между Москвой, где был ты, и Питером, где тебя не было, но ты все равно оставался со мной.
Между столицей, которая никогда не спит, и городом, в котором разводят мосты.
Во снах я, как призрак, кочую от подоконника в гостинице до нашего шалаша из одеял и подушек.
Босиком. С бутылкой виски. И зажатой в зубах сигаретой.
Я снова и снова танцую на кухонном столе в твоей квартире. Слышу твои мои любимые песни. Тихонечко подпеваю.
Снова и снова, подтянув колени к груди, смотрю в открытое окно на двор-колодец, между затяжками болтаю какие-то глупости, не заботясь ни о подборе слов, ни о наличии в сказанном смысла.
Я много пью... Текилу, от которой совсем не пьянею. Пиво, от которого внезапно уносит так, что я едва добираюсь до номера. Красное вино под кальян на балконе, по которому можно перейти в другую комнату. Ром с закуской из матерных песен - мы путаем слова и сбиваемся с ритма. Глинтвейн из огромных, тяжелых кружек - он как маленькая вселенная, даже когда холодный. Коньяк, которого больше, чем кофе - а то и вовсе без кофе, под тусклым светом настольной лампы. Я допиваю твой давно остывший чай и морщусь, какой он сладкий. И опять по сложившейся традиции делаю заказ - большой американо без сахара и сливок и торт Наполеон.
Я с нежностью и умилением наблюдаю за тем, как брат выводит на стене черным маркером "Доброе утро, последний герой, тебе и таким, как ты" и, страдая от жуткого похмелья и безжалостного сушняка, жду своей очереди, чтобы большими (все заглавные) буквами размашисто написать "ЛИСЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ" - три гордых восклицательных знака и кривое солнце внизу. Мне так хочется вернуться и посмотреть, что стало с нашими автографами. Должно быть, уже затерялись среди сотен подобных надписей.
Я смеюсь над футболками твоего отца, над тем, как он, выпятив грудь, возвещает: "На заказ, между прочим, делал!" Я беру вас обоих за руки, чтобы пойти в кино. Помнишь, мы с тобой - как двойняшки, в почти одинаковых рубашках в зеленую клетку.
Я, как и тогда, замираю в предвкушении звездюлей от твоего папы за устроенный нами бардак, а он только посмеивается и уже через час активно приумножает весь этот срач вместе со мной и тобой. Словно мы всегда только так и жили, и я робко и пугливо мысленно начинаю называть это место домом, хоть и знаю, что скоро придется расстаться. Я тихо завываю, прячась по углам от настырной белой кошки, которую нам принесли соседи. А потом... Выхожу из Сапсана, пытаюсь найти брата и Ваньку, которые по идее должны меня встретить, но мы с первых секунд тупим. Радостное "чувакиииии!", поездка по ночному городу и пошлые анекдоты про поручика Ржевского. Скамейка "Бродский one love" - внезапная и прекрасная, как рояль в кустах. Мой зад, застрявший в какой-то дыре. Я опять и опять впервые по-настоящему обнимаю особенного человека - мне радостно, страшно, тепло и больно, все вместе и сразу, и это ни с чем не перепутаешь.
Я помню, как Финский залив и Нева касаются босых ног. Холодно, но так клево, что я пищу, кричу и хлопаю в ладоши, едва не плача от детского, почти утраченного счастья. И все еще ощущаю запахи осеннего леса, костра, печеной картошки и мокрых волос. Запотевшие, исполосованные дождем стекла автомобиля по дороге домой... Во сне это все мое - никто не отнимет!
Я засыпаю прямо на полу, на пахнущем пылью ковре, под лоскутным потолком, грозящем в любой момент упасть мне на голову. Свернувшись клубком, прижавшись макушкой к твоему боку, чувствуя твои тонкие пальцы, пальцы неврастеника и прирожденного музыканта, на моем плече. Или в чужой узкой кровати, "легким падением двух тел" внезапно превращающейся в двуспальную.
Кажется, только во сне я по-настоящему сплю.
Мы все сейчас мысленные, да? Сбегаем на ту сторону, чтобы хоть как-то увидеться. Упрямо тянемся друг к другу, посылая к чертям собачьим время, рутину и расстояния.
Снова чаще звоним и пишем. Тебя тоже съедает тоска?
Ты рвешься ко мне каждой буквой и каждым словом. Я - грею случайными песнями и осторожно касаюсь телефонными гудками в полтретьего ночи.
Скажи мне какую-нибудь очаровательную чушь, как только ты умеешь. Или просто помолчи со мной. Все равно. Я замёрзла.
Не бойся, я отогрею. Скоро увидимся, слышишь?
В сентябре 2014-го и в августе 2015-го.
Сумбурно, непоследовательно и совершенно нелогично.
Где-то между Москвой, где был ты, и Питером, где тебя не было, но ты все равно оставался со мной.
Между столицей, которая никогда не спит, и городом, в котором разводят мосты.
Во снах я, как призрак, кочую от подоконника в гостинице до нашего шалаша из одеял и подушек.
Босиком. С бутылкой виски. И зажатой в зубах сигаретой.
Я снова и снова танцую на кухонном столе в твоей квартире. Слышу твои мои любимые песни. Тихонечко подпеваю.
Снова и снова, подтянув колени к груди, смотрю в открытое окно на двор-колодец, между затяжками болтаю какие-то глупости, не заботясь ни о подборе слов, ни о наличии в сказанном смысла.
Я много пью... Текилу, от которой совсем не пьянею. Пиво, от которого внезапно уносит так, что я едва добираюсь до номера. Красное вино под кальян на балконе, по которому можно перейти в другую комнату. Ром с закуской из матерных песен - мы путаем слова и сбиваемся с ритма. Глинтвейн из огромных, тяжелых кружек - он как маленькая вселенная, даже когда холодный. Коньяк, которого больше, чем кофе - а то и вовсе без кофе, под тусклым светом настольной лампы. Я допиваю твой давно остывший чай и морщусь, какой он сладкий. И опять по сложившейся традиции делаю заказ - большой американо без сахара и сливок и торт Наполеон.
Я с нежностью и умилением наблюдаю за тем, как брат выводит на стене черным маркером "Доброе утро, последний герой, тебе и таким, как ты" и, страдая от жуткого похмелья и безжалостного сушняка, жду своей очереди, чтобы большими (все заглавные) буквами размашисто написать "ЛИСЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ" - три гордых восклицательных знака и кривое солнце внизу. Мне так хочется вернуться и посмотреть, что стало с нашими автографами. Должно быть, уже затерялись среди сотен подобных надписей.
Я смеюсь над футболками твоего отца, над тем, как он, выпятив грудь, возвещает: "На заказ, между прочим, делал!" Я беру вас обоих за руки, чтобы пойти в кино. Помнишь, мы с тобой - как двойняшки, в почти одинаковых рубашках в зеленую клетку.
Я, как и тогда, замираю в предвкушении звездюлей от твоего папы за устроенный нами бардак, а он только посмеивается и уже через час активно приумножает весь этот срач вместе со мной и тобой. Словно мы всегда только так и жили, и я робко и пугливо мысленно начинаю называть это место домом, хоть и знаю, что скоро придется расстаться. Я тихо завываю, прячась по углам от настырной белой кошки, которую нам принесли соседи. А потом... Выхожу из Сапсана, пытаюсь найти брата и Ваньку, которые по идее должны меня встретить, но мы с первых секунд тупим. Радостное "чувакиииии!", поездка по ночному городу и пошлые анекдоты про поручика Ржевского. Скамейка "Бродский one love" - внезапная и прекрасная, как рояль в кустах. Мой зад, застрявший в какой-то дыре. Я опять и опять впервые по-настоящему обнимаю особенного человека - мне радостно, страшно, тепло и больно, все вместе и сразу, и это ни с чем не перепутаешь.
Я помню, как Финский залив и Нева касаются босых ног. Холодно, но так клево, что я пищу, кричу и хлопаю в ладоши, едва не плача от детского, почти утраченного счастья. И все еще ощущаю запахи осеннего леса, костра, печеной картошки и мокрых волос. Запотевшие, исполосованные дождем стекла автомобиля по дороге домой... Во сне это все мое - никто не отнимет!
Я засыпаю прямо на полу, на пахнущем пылью ковре, под лоскутным потолком, грозящем в любой момент упасть мне на голову. Свернувшись клубком, прижавшись макушкой к твоему боку, чувствуя твои тонкие пальцы, пальцы неврастеника и прирожденного музыканта, на моем плече. Или в чужой узкой кровати, "легким падением двух тел" внезапно превращающейся в двуспальную.
Кажется, только во сне я по-настоящему сплю.
Мы все сейчас мысленные, да? Сбегаем на ту сторону, чтобы хоть как-то увидеться. Упрямо тянемся друг к другу, посылая к чертям собачьим время, рутину и расстояния.
Снова чаще звоним и пишем. Тебя тоже съедает тоска?
Ты рвешься ко мне каждой буквой и каждым словом. Я - грею случайными песнями и осторожно касаюсь телефонными гудками в полтретьего ночи.
Скажи мне какую-нибудь очаровательную чушь, как только ты умеешь. Или просто помолчи со мной. Все равно. Я замёрзла.
Не бойся, я отогрею. Скоро увидимся, слышишь?
вторник, 11 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Этим летом я влюблена до беспамятства.
Как Экзюпери. В небо.
Такое разное и такое невероятное.
То полыхающее закатами - яркими и живыми, как платье аргентинской танцовщицы.
То нежно залитое румянцем рассветов - я почти всегда пропускаю начало и не дожидаюсь конца.
То хмурое, серое в черноту, подвижное, словно ртуть, с тяжелыми, как у гоголевского Вия, веками туч.
То внезапно пронзительно синее, звенящее - без единого, даже самого маленького, облачка.
Пронзенное черными стрелами птиц.
Вспоротое острыми самолетами.
И еще ночное... Такое темное и густое, что хочется взять длинную, толстую палку и перемешать его, как деготь в дубовой бочке. С бледными, еле заметными соринками звезд и огромной сияющей луной - словно кто-то обронил и не заметил новенькую монету из чистого серебра.
Я брожу, пошатываясь, будто пьяная, запрокинув голову, то щурюсь от солнца, но чаще - ловлю губами, ресницами, скулами капли дождя. И улыбаюсь, как городской сумасшедший.
Обычно такое случается только осенью. Лишь от нее одной, моей неизменной сообщницы, заговорщицы и шептуньи, моей верной собутыльницы, тихой, печальной любовницы, я дурею. Схожу с ума, вдыхая аромат ее шершавой, пестро-лиственной кожи. Покрываюсь мурашками от прикосновений прохладных пальцев ее ветров.
Но это лето - почти что осень.
И эта Москва - те еще Лондон и Питер.
Я словно стою одной ногой на изнанке.
Замерла в предвкушении.
Смотрю в это небо и жду.
Глубина, глубина... Я твоя.
Как Экзюпери. В небо.
Такое разное и такое невероятное.
То полыхающее закатами - яркими и живыми, как платье аргентинской танцовщицы.
То нежно залитое румянцем рассветов - я почти всегда пропускаю начало и не дожидаюсь конца.
То хмурое, серое в черноту, подвижное, словно ртуть, с тяжелыми, как у гоголевского Вия, веками туч.
То внезапно пронзительно синее, звенящее - без единого, даже самого маленького, облачка.
Пронзенное черными стрелами птиц.
Вспоротое острыми самолетами.
И еще ночное... Такое темное и густое, что хочется взять длинную, толстую палку и перемешать его, как деготь в дубовой бочке. С бледными, еле заметными соринками звезд и огромной сияющей луной - словно кто-то обронил и не заметил новенькую монету из чистого серебра.
Я брожу, пошатываясь, будто пьяная, запрокинув голову, то щурюсь от солнца, но чаще - ловлю губами, ресницами, скулами капли дождя. И улыбаюсь, как городской сумасшедший.
Обычно такое случается только осенью. Лишь от нее одной, моей неизменной сообщницы, заговорщицы и шептуньи, моей верной собутыльницы, тихой, печальной любовницы, я дурею. Схожу с ума, вдыхая аромат ее шершавой, пестро-лиственной кожи. Покрываюсь мурашками от прикосновений прохладных пальцев ее ветров.
Но это лето - почти что осень.
И эта Москва - те еще Лондон и Питер.
Я словно стою одной ногой на изнанке.
Замерла в предвкушении.
Смотрю в это небо и жду.
Глубина, глубина... Я твоя.
понедельник, 10 июля 2017
Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Горошина, говорите, под задницей? Хуйня эта ваша горошина.
Огромный, сука, колючий и ядовитый кактус - вот что упирается в мои ягодицы! Всеми своими иголками.
Сколько себя помню, никогда и ничего не получалось у меня по-человечески. Никогда и ничего не было в порядке.
Я не могу нормально подать документы в вуз. Не могу спокойно поменять работу. Запланировать поездки или встречи...
Да что там?! Я с лестницы спуститься не могу ногами - исключительно кувырком!
Не могу залезть на шкаф, чтобы не навернуться оттуда и не приложиться как следует ребрами.
В пять лет я чуть не выбила себе глаз, играя в детском саду в жмурки.
В шесть свалилась в дачный пруд с пиявками.
Перед первым классом рассекла себе лоб какой-то железкой - до сих пор под волосами можно нащупать шрам и шишку. Так что на первое сентября все дети пришли, как дети, а я - с огромным пятном от зеленки.
А в двенадцать едва не утонула в море. Так и не научилась плавать.
Я без конца падала, проваливалась, впутывалась в какую-то херню, связывалась не с теми людьми, ломала пальцы, попадала в больницы.
Я все всегда делала не так.
А даже если так, то все равно оставалась самой плохой и со всех сторон виноватой.
Кактус под жопой - это, как лох. Судьба.
И кое-кто непременно посоветовал бы мне сделать из него текилу. Но я боюсь, что умею делать только яды, которыми сама же и травлюсь.
Огромный, сука, колючий и ядовитый кактус - вот что упирается в мои ягодицы! Всеми своими иголками.
Сколько себя помню, никогда и ничего не получалось у меня по-человечески. Никогда и ничего не было в порядке.
Я не могу нормально подать документы в вуз. Не могу спокойно поменять работу. Запланировать поездки или встречи...
Да что там?! Я с лестницы спуститься не могу ногами - исключительно кувырком!
Не могу залезть на шкаф, чтобы не навернуться оттуда и не приложиться как следует ребрами.
В пять лет я чуть не выбила себе глаз, играя в детском саду в жмурки.
В шесть свалилась в дачный пруд с пиявками.
Перед первым классом рассекла себе лоб какой-то железкой - до сих пор под волосами можно нащупать шрам и шишку. Так что на первое сентября все дети пришли, как дети, а я - с огромным пятном от зеленки.
А в двенадцать едва не утонула в море. Так и не научилась плавать.
Я без конца падала, проваливалась, впутывалась в какую-то херню, связывалась не с теми людьми, ломала пальцы, попадала в больницы.
Я все всегда делала не так.
А даже если так, то все равно оставалась самой плохой и со всех сторон виноватой.
Кактус под жопой - это, как лох. Судьба.
И кое-кто непременно посоветовал бы мне сделать из него текилу. Но я боюсь, что умею делать только яды, которыми сама же и травлюсь.