Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Мне жаль каждого потерянного, недошедшего, не нашедшего меня письма.
Мне больно каждым сгорающим листом.
И я бы не жгла еще не написанные строчки, если бы не этот холод...
Последние дни за окном стоит почти идеальное лето. Теплое, но не слишком жаркое - в самый раз для июньской Москвы.
Но несмотря на это, я продолжаю отчаянно зябнуть. Кажется, даже сильнее, чем зимой.
Мои пальцы такие холодные, а ладони - прозрачно-голубые. Как у выходца с того света.
И я не знаю, как с этим справиться. Разведенный в глубокой тарелке костер немного спасает, но только совсем чуть-чуть. На короткое время становится легче, а после - снова холод.
Когда-то человек, похожий на древнего бога, сказал мне, что смерти нет. А потом забрал мою жизнь.
И вроде бы давно пора успокоиться - переболеть и забыть, двигаться дальше и все такое...
Но память - слишком упрямая штука.
Мне больно каждым сгорающим листом.
И я бы не жгла еще не написанные строчки, если бы не этот холод...
Последние дни за окном стоит почти идеальное лето. Теплое, но не слишком жаркое - в самый раз для июньской Москвы.
Но несмотря на это, я продолжаю отчаянно зябнуть. Кажется, даже сильнее, чем зимой.
Мои пальцы такие холодные, а ладони - прозрачно-голубые. Как у выходца с того света.
И я не знаю, как с этим справиться. Разведенный в глубокой тарелке костер немного спасает, но только совсем чуть-чуть. На короткое время становится легче, а после - снова холод.
Когда-то человек, похожий на древнего бога, сказал мне, что смерти нет. А потом забрал мою жизнь.
И вроде бы давно пора успокоиться - переболеть и забыть, двигаться дальше и все такое...
Но память - слишком упрямая штука.