Я человек со снятой кожей, каждый поцелуй - как шрамы, каждая слеза - игла...
Вот и лето закончилось. Уже совершенно точно. В приоткрытые окна вполне ощутимо дышит осень. Мир начинает постепенно менять цвета. Становится тоскливей и холоднее. Пальцы зябнут сильнее и чаще - я периодически теряю кольца и даже не замечаю этого, пока ты случайно их не находишь. На теле все больше одежды. И все-таки как-то легче.
Меланхолия? Да, кажется, это так называется.
Утром еще все было хорошо. Мы немного прогулялись под дождем и сходили в магазин. На этот раз действительно за едой. А то мне как-то не по себе стало, когда я посмотрела на наш импровизированный мини-бар - его содержимого хватит, чтобы до бессознательного состояния напоить добрый десяток крепких парней. Вот такие мы, да. Меломаны и киноманьяки. То и дело выпадающие из реальности.
Приготовили мясо по-французски. Ловкость рук, немного колдовства над духовкой - и вуаля! Получилось вкусно.
А после обеда я внезапно начала температурить. И чем дальше, тем хуже.
- Ну вот, угораздило же тебя, - в голосе ни упрека, ни, разумеется, жалости - только беспокойство. И мне ужасно неловко, что тебе приходится возиться со мной. Снова.
Ты заботишься обо мне, как умеешь. Трогаешь щеки и лоб, хмуришься, приносишь градусник. Прячешь мои сигареты, чтобы я меньше курила. Кутаешь в одеяло и все пытаешься уложить в постель. Даже куриный бульон сварил. С вермишелью. В нем, конечно, ложка стоит, но это не имеет значения. Отпаиваешь горячим чаем (Эрл Грей, крепкий, без сахара - все, как я люблю) в таких количествах, что к вечеру меня от него начинает немного мутить. К счастью, ты решаешь, что нужно переходить к радикальным мерам, и греешь красное вино с корицей, гвоздикой и мятой. Получается здорово.
Верхний свет выключен. Осталась только большая напольная лампа в углу. По стенам расползаются чудовищно длинные тени, в которых с трудом можно угадать очертания реальных предметов, потолок тонет в полумраке. У тебя за спиной, за твоим креслом, притаилась мягкая, тихо урчащая темнота. У меня за диваном, должно быть, тоже. Вместо музыки - твоя гитара. Я в окружении подушек, закутанная по самый нос в теплое одеяло, слежу за твоими руками - тонкие запястья, узкие кисти и умопомрачительно длинные пальцы. Я в них давно влюблена. Молча и безнадежно. Нет, не в тебя, конечно же, нет - только в твои руки. Ты знаешь, со мной иногда так бывает. И я наблюдаю за ними, за тем, как ластятся к твоим пальцам гитарные струны... Вообще-то, я не умею петь. И слуха у меня нет совсем. Но, прикасаясь к гитаре, ты словно трогаешь душу. Это твой удивительный дар для меня - всегда чувствовать, где болит и щемит, и вытягивать на поверхность.
Уже четыре дня внутри меня звенят серебряные колокольчики. И... я, конечно, могу возмущаться, ворчать и вредничать, но, на самом деле, я наконец ощущаю себя человеком. Настоящей. Живой. Счастливой? Да, пожалуй. Вполне.
А ты говоришь, у тебя такое чувство, будто прошла уже тысяча лет. Значит, мы начинаем теряться в пространстве и времени.
Маленький эскапизм, разделенный на двоих. Есть в этом что-то безнадежное. Какая-то обреченность.
Хотя, возможно, это просто температура.
Меланхолия? Да, кажется, это так называется.
Утром еще все было хорошо. Мы немного прогулялись под дождем и сходили в магазин. На этот раз действительно за едой. А то мне как-то не по себе стало, когда я посмотрела на наш импровизированный мини-бар - его содержимого хватит, чтобы до бессознательного состояния напоить добрый десяток крепких парней. Вот такие мы, да. Меломаны и киноманьяки. То и дело выпадающие из реальности.
Приготовили мясо по-французски. Ловкость рук, немного колдовства над духовкой - и вуаля! Получилось вкусно.
А после обеда я внезапно начала температурить. И чем дальше, тем хуже.
- Ну вот, угораздило же тебя, - в голосе ни упрека, ни, разумеется, жалости - только беспокойство. И мне ужасно неловко, что тебе приходится возиться со мной. Снова.
Ты заботишься обо мне, как умеешь. Трогаешь щеки и лоб, хмуришься, приносишь градусник. Прячешь мои сигареты, чтобы я меньше курила. Кутаешь в одеяло и все пытаешься уложить в постель. Даже куриный бульон сварил. С вермишелью. В нем, конечно, ложка стоит, но это не имеет значения. Отпаиваешь горячим чаем (Эрл Грей, крепкий, без сахара - все, как я люблю) в таких количествах, что к вечеру меня от него начинает немного мутить. К счастью, ты решаешь, что нужно переходить к радикальным мерам, и греешь красное вино с корицей, гвоздикой и мятой. Получается здорово.
Верхний свет выключен. Осталась только большая напольная лампа в углу. По стенам расползаются чудовищно длинные тени, в которых с трудом можно угадать очертания реальных предметов, потолок тонет в полумраке. У тебя за спиной, за твоим креслом, притаилась мягкая, тихо урчащая темнота. У меня за диваном, должно быть, тоже. Вместо музыки - твоя гитара. Я в окружении подушек, закутанная по самый нос в теплое одеяло, слежу за твоими руками - тонкие запястья, узкие кисти и умопомрачительно длинные пальцы. Я в них давно влюблена. Молча и безнадежно. Нет, не в тебя, конечно же, нет - только в твои руки. Ты знаешь, со мной иногда так бывает. И я наблюдаю за ними, за тем, как ластятся к твоим пальцам гитарные струны... Вообще-то, я не умею петь. И слуха у меня нет совсем. Но, прикасаясь к гитаре, ты словно трогаешь душу. Это твой удивительный дар для меня - всегда чувствовать, где болит и щемит, и вытягивать на поверхность.
Уже четыре дня внутри меня звенят серебряные колокольчики. И... я, конечно, могу возмущаться, ворчать и вредничать, но, на самом деле, я наконец ощущаю себя человеком. Настоящей. Живой. Счастливой? Да, пожалуй. Вполне.
А ты говоришь, у тебя такое чувство, будто прошла уже тысяча лет. Значит, мы начинаем теряться в пространстве и времени.
Маленький эскапизм, разделенный на двоих. Есть в этом что-то безнадежное. Какая-то обреченность.
Хотя, возможно, это просто температура.