Сумасшедшим жить легко.

Мне очень хочется поставить знак вопроса в конце этого предложения.
Сумасшедшим жить легко?
Или даже так: легко ли жить сумасшедшим?
Хотя второе звучит уже скорее, как заголовок для какой-нибудь пространной и "полноводной" интернет - статьи.
Сумасшедшим жить легко?
Нет, сумасшедшим приходится трудно. Именно потому, что "нормальные" люди считают их сумасшедшими.
А они... они просто другие. И многие из них замечательные, необыкновенные, прекрасные, особенные, исключительные. Они стоят того, чтобы их узнавать, тянуться к ним, стараться быть ближе. А вместо этого мы навешиваем на них ярлыки и относимся к ним, как к бешеным животным.
"Не трогай эту собаку - у нее могут быть блохи. Или еще того хуже - лишай. Вдруг заразишься!"
Они отличаются - в этом их прелесть и в этом же их несчастье. Я хотела сначала написать "их проблема", но это наша проблема, а не их. Проблема "нормальных" людей. Людей, не то, чтобы не способных, а скорее не желающих выйти за рамки своего привычного, "нормального" и в общем-то довольно скучного мира. Мы все так жаждем чуда, так много, громко и восторженно о нем говорим, но, едва прикоснувшись к нему, спешим убраться подальше и забиться в свою нору. "Чур меня! Чур!"
Люди злы и жестоки в большинстве своем. И к тому же трусливы. А трусость - "самый страшный порок".
Страх перед теми, кто отличается, порождает ненависть к ним. Все, чего люди не в силах понять, они, как правило, стремятся уничтожить, затоптать, оплевать, смешать с грязью и опорочить. Опустить до своего уровня - "Вот, смотри, ты такой же, как мы! Ты так же ничтожен, грязен и слаб. Ты сумасшедший - тебя нужно лечить!"
Лечить от чего?
Знаешь, все это мучительно напоминает антиутопию Замятина, когда слова "Кажется, в вас зародилась душа" звучат, как приговор. Не находишь?


Павел Вежинов. "Барьер". Отрывок.... поначалу и она сама была неразговорчивой - никогда не говорила ни о своем прошлом, ни о будущем, только о самых простых будничных вещах. Но и в этих случаях она изъяснялась отрывистыми, незаконченными, если не сказать непонятными, фразами. Сначала я полагал, что это от недостатка ума. Позже я понял, насколько был несправедлив. Просто она говорила с людьми, которых носила в себе, с которыми сжилась душой. Они должны были понимать ее так же, как она иногда угадывала даже их помыслы. Но постепенно она стала разговорчивой, даже словоохотливой - болтала о цветах, о деревьях, об уличных витринах, рекламах бюро путешествий, о самолетах, с гулом проносившихся над городом. Только о людях не говорила, даже о своих сослуживцах.
Она никуда не выходила, не интересовалась, что происходит за стенами нашего дома. Не смотрела телевизор, просто, как кошка, не воспринимала его изображения. Когда я читал, она сидела неподвижная и задумчивая, но я чувствовал, что она не скучает. Она, как я полагал, носила в себе все, что ей необходимо, - до последнего цветка или травинки. Все, что было вне, она вбирала внутрь и могла созерцать часами, словно оно непрерывно рождалось и изменялось у нее на глазах. Редко-редко я замечал бледную улыбку на ее губах, словно в уме у нее всплывало воспоминание, одно-единственное, которое она оберегала, как величайшую драгоценность.