Пожалуйста, хватит кричать на меня, мама. В последнее время ты только и делаешь, что кричишь. Кричишь и не слышишь, а мне так надоели твои скандалы. Ими мы никогда ничего не решим.
Отпусти меня, мама. С легкой душой отпусти. Ты же знаешь, я все сделаю правильно. Если не выйдет, я сделаю так, как хочешь ты. Обещаю. Просто дай мне этот шанс, эту возможность решать. Прошу тебя, дай мне самой пройти этот путь, наступить на еще одни грабли и снова обжечься. Или, может быть, стать счастливой? Наконец-то расправить крылья? Кто знает, мама, кто знает... Мы слишком привыкли, что все всегда заканчивается одинаково. Все-все мои попытки. Но, может, хоть в этот раз будет по-другому? Мне грозит очередная победа надежды над разумом и сердца над мозгом - в этом вся я, мама, ты знаешь...
Или однажды я просто сбегу, мама. Рано или поздно не выдержу и сбегу. Куплю билет и улечу в неизвестном направлении. Выброшу телефон и свой паспорт. Сменю имя. Сотру свою личность, исчезну со всех радаров. Что может быть проще? Что может быть сложней?
Ну, что ты так смотришь на меня, мама? Смотришь и не видишь. Не видишь и не узнаешь уже давно. Ты хоть помнишь, какого цвета мои глаза, мама? Они потемнели с тех пор. Если бы ты заглянула в них всего один раз - ты бы все поняла... Глаза так важны, мама, а ты совсем перестала в них смотреть. Ты знаешь, что если в них поймать солнце - они делаются почти прозрачными, и становится видно дно? А вокруг самых зрачков они золотые. Цвета морского песка. Представляешь? Почему об этом знают другие, но только не ты? Тебе просто страшно, мама...
Я знаю, ты боишься. За меня и меня боишься. Поэтому перестала читать мои книги. Если бы ты заглянула в одну - единственную, ту, что всегда лежит на столе, - ты нашла бы в ней столько записок. Моих. К тебе. И не только к тебе. Неотправленных писем без подписей и адресатов, невысказанных слов. Мыслей без больших букв и знаков препинания. Целая стая бумажных птиц вырвалась бы на свободу, вспорхнула б с печатных страниц, разлетевшись по комнате. Но, нет... Воистину, если хочешь что-нибудь спрятать - спрячь это у всех на виду.
Мой почерк то и дело кренится влево, местами делаясь почти нечитаемым, - я все больше пишу на коленях. Внезапно, спонтанно, порывами. Но все это не важно - птицы останутся в своих клетках. Я, скорее всего, тоже - в своей.
Что ты хочешь от меня, мама? Я очень и очень устала. И слишком замерзла. Я так давно не ощущала тебя рядом. По-настоящему рядом нет никого. Конечно, проблемы, заботы... И мне бы пора задуматься. И мне бы пора повзрослеть, но я не хочу... Думай, что это просто период такой. Что это всего лишь очередной мой бунт, "бессмысленный и беспощадный" к самой себе. Что скоро пройдет. Может, и правда пройдет?
Только мне надоели все платья и каблуки, притворства и маски. Хочу назад свои драные джинсы и кеды, растянутые футболки, десятки бисерных фенечек на обеих руках, веснушки на носу и ссадины на коленках. Собаку хочу - большого, лохматого верного друга. Ты никогда мне не разрешала. Хочу улыбаться кому-то и с кем-то. Искренне.
В моих словах теряется смысл. В моих поступках его нет уже давно.
Я снова отрастила косы, мама. Ты права. Те самые, что так отчаянно стригла, уезжая в Москву. Я думала, это - лекарство от всех болезней. Я так ошибалась. Москва меня заострила и совсем обнажила нервы.
Москва меня не убила.
Москва меня не спасла.
Быть может, спасет край Земли?

Я хочу, чтобы этот день скорее закончился! Желательно, чтобы он закончился раньше, чем произойдет что-то еще! А ведь все так хорошо начиналось! Эх...
Только я успела немного расслабиться, отдавшись заботливым рукам моего косметолога - абсолютно очаровательной и совершенно рыжей девушки (да, я неосознанно окружаю себя солнечными людьми). Только вышла из кабинета, обновленная и одухотворенная, как позвонила мама и сказала, что бабуля упала и повредила руку. Попросила отвезти ее в травмпункт и проследить, чтобы все было в порядке. С этого момента день полетел в тартарары.
В травмпункте мы провели битых четыре часа. Бесконечные очереди. Сначала на первичный прием, потом на рентген, потом обратно в кабинет врача. Вердикт - закрытый перелом. Мать трезвонит на мобильный, бабушка то плачет, то ругается. Минут 30 простояли у окошка регистратуры, пока тамошняя дама неторопливо оформляла больничный. Наконец - гипс. Все это время бабуля методично поедала мой мозг серебряной ложечкой, а от забинтованных рук и ног, вытянувшихся вдоль всех коридоров, меня под конец уже начало мутить.
Вызвала такси, чтобы отвезти домой пострадавшую (по собственной глупости, между прочим. На автобус она, видите ли, бежала!). Думала, так будет удобнее и быстрее. Хрен я угадала! Мы застряли в пробке. Пробка, черт подери! Это в моем-то городе?! От поездки в режиме "дёрг - стоп" укачало меня до ядовито-зеленого цвета лица. Но худо - бедно доехали.
Домой решила добираться на трамвае. Самый безопасный вид транспорта - ну, чухает и чухает себе по рельсам. Счаз! На повороте нас подрезал гребан(н)ый (в бампер) внедорожник! От резкого толчка я благополучно расквасила себе лоб о впередистоящее кресло. Искры из глаз сыпались долго и весело. Говорила мне в детстве мама: "Доча, надень шапку!" Ну, спасибо, что хоть не нос, ага... Или в травмпункт пришлось бы везти уже меня.
Сижу теперь с куском мороженого мяса, а через весь лоб наливается шикарная такая шишка.
Ах, да. Французский багет, о котором я так мечтала, накрылся медным тазом, ибо купленная в подарок маме хлебопечка оказалась бракованной. Завтра поеду менять.
Если сегодня на наш дом упадет метеорит, я, кажется, даже не удивлюсь...

— Снова дралась во дворе?
— Ага!
Мама,
но я не плакала.
Вырасту-
выучусь на моряка.
Я уже в ванне
плавала!
— Боже,
не девочка, а беда!
Сил моих больше нету.

читать дальше— Мама,
а вырасту я когда?
— Вырастешь!
Ешь котлету.

— Мама,
купим живого коня?
— Коня?!
Да что ж это делается?

— Мама,
а в летчики примут меня?
— Примут.
Куда они денутся?!
Ты же из каждого,
сатана,
душу
сумеешь вытрясти!

— Мама,
а правда, что будет война?..
и я не успею
вырасти?..

Р. Рождественский

Когда-то я была той самой маленькой девочкой - "сатаной", задававшей маме неловкие вопросы, мечтавшей о живом коне или хотя бы собаке и собиравшейся стать летчиком, а лучше космонавтом, когда вырасту. А теперь...
Теперь я выросла, и этот мир пугает меня сильнее, чем самый кровавый фильм ужасов. Я все так же задаю неудобные вопросы, только они стали другими. "Мама, а правда, что будет война?.." Мама, а я тоже могу заболеть раком, как дедушка? Мама, почему стало так много недобрых людей? Мама. Мама. Мама! Мама не может знать всех ответов. Мама не может сказать, когда смертницы перестанут взрываться в автобусах и в вагонах метро. Зачем разгромили Киев? Тот самый Киев, по улицам которого я всего несколько месяцев назад бродила без всякой опаски и который теперь я не узнаю на кадрах в теленовостях. Почему десятиклассник однажды приходит в свою школу с оружием в руках и стреляет в голову учителю географии?
Откуда вся эта беспощадность к тем, кто слабее, и ненависть к тем, кто отличается? Откуда такая нечувствительность к чужой боли? С каких пор мы стали такими толстокожими?
В этом мире все так странно, нелепо и глупо, что нарочно и придумать нельзя.
Этот мир породил стольких чудовищ, что не снилось и Стивену Кингу.
Мама, забери меня в детство! Я буду хорошей дочерью...

Папа доставил! Папа просто сделал мой день! Однозначно.
Предыстория заключается в том, что у него на нетбуке на Рабочем столе стоит моя фотография. Неплохая в общем-то фотография, мне почти даже нравится.
А сегодня папка звонит и ржет. Рассказывает:
"Подходит ко мне лейтенантик с флешкой, протягивает и говорит:
- Скиньте мне, пожалуйста, эту фотку".
Я ему, тихо шизея:
- Нафига она тебе?
А он мне:
- Я ее тоже себе на Рабочий стол поставить хочу. Прикольная.
- А ты не охренел ли? Это вообще-то дочка моя!
- Да? Ой, извините. А я думал, это моделька какая-то."
Ахахахаха! Я! Моделька! Мелочь, а приятно! Хожу теперь, улыбаюсь, как дурак, и напеваю "Младший лейтенант, мальчик молодой..." Тьфу! Оказывается, к моему языку может пристать что-то и похуже слов-паразитов и псувни. Пошлость ужасная, но мне весело!

Здравствуйте. Разрешите представиться. Мнея зовут [придумайте сами]. Мне 21 год. И я полудурок.
Я не могу спать. Точнее - могу, конечно, но это трудно назвать нормальным сном. Несколько часов непонятного бреда поперек кровати, в самом ее конце. Одеяло давит на меня, как гребаный инкуб. Подушки не дают дышать. Мои подушки точно от слова "душить". Иногда я вовсе сползаю на пол и засыпаю сидя, прислонившись спиной к стене.
Я могу спать только в наушниках. Музыка хоть немного заглушает их голоса. Они никуда не уходят, и я все равно их слышу, но с музыкой все-таки легче. Музыка заглушает и мои собственные мысли. Потому что, если я начинаю думать, то не сплю и часа.
По утрам, если кто-то заходит в мою комнату раньше, чем я успеваю очнуться, меня перетаскивают в "нормальное положение" и забирают плеер. Иногда я даже не чувствую этого, но просыпаюсь вскоре после. Отмазы "Мне стало жарко" и "Я просто слушала музыку и случайно заснула" пока еще действуют, но как долго это продлится?
Я клинический идиот. Я тупое животное, и мое место - в зверинце. Меня с успехом можно показывать за деньги в каком-нибудь цирке уродов. Мне искренне жаль моих родителей. Мне жаль, что они вырастили это. Они хорошие люди и не заслужили такого. Они не виноваты. Ведь они так старались сделать из меня нормального человека, но у них ничего не вышло... Я ною, что мне тяжело дома, но почему-то забываю, что моим бедным родителям не менее тяжело со мной. Они просто не знают, как ко мне подступиться и что делать с тем существом, в которое я превратилась.
А Е. П. был прав. Я долбаный человек - подъемный кран. Я, черт возьми, вечно кого-нибудь поднимаю и никогда не могу подняться сама. Хотя я совершенно не понимаю, почему, когда людям плохо, когда у них что-то случается, они приходят ко мне. Что я могу? Сказать: "Хочешь, я тебя обниму?" И все! Это все, что я действительно способна сделать. Обнять. Но какой в этом толк?! Людям же всегда нужно что-то более значительное и существенное. Какая-то помощь или там совет, а не мои "обниму". Я не умею находить нужные слова и никогда не умела давать советы, а помощь обычно оказывается не в моих силах... А кому нахер нужны мои обнимашки?!
Я неудачник. Да. Я все время что-нибудь упускаю и кого-нибудь отпускаю. У меня все шиворот - навыворот, задом наперед и вверх тормашками. Я даже родилась не так, как надо. И так и осталась левшой, сколько бы меня ни пытались переучить.
И почему всякий раз, как я пытаюсь заговорить, никто не желает меня слушать? Просто выслушать - неужели это так трудно?! Я ведь не говорю ничего, из ряда вон выходящего... Но это важно для меня. Действительно важно! Послушайте же! Хотя бы раз! Или когда-нибудь я унижусь до такой степени, что уцеплюсь за чей-нибудь рукав и не выпущу, пока не скажу все, что хочу. Просто послушайте и постарайтесь принять... Да, я тоже боюсь смерти, но разве это повод бегать от разговора и шикать на меня каждый раз, когда я пытаюсь сказать? А ведь все так просто, но мне нужно, нужно, нужно... Нужно вам это сказать! Кому-нибудь. На всякий случай!
Пожалуйста, никаких похорон! Пожалуйста, никаких кладбищ! Прошу вас, не зарывайте меня в землю! Я не хочу тлеть. Лучше буду гореть - все так банально и просто. Просто кремируйте меня... А пепел... Пепел не оставляйте себе. Не думайте... Ничего такого не думайте. Это я все так. На всякий случай. Случаи же всякие бывают, верно?
Я сплю в наушниках, потому что больше не могу думать...
Спасибо за внимание. Я кланяюсь и ухожу.


Прослушать или скачать Flёur Я всё ещё здесь бесплатно на Простоплеер

Я сегодня (хотя уже вчера) на вечере встречи выпускников была. Как никак 5 лет выпуску (тот самый момент, когда нужно воскликнуть: "Ох, елки! Как время летит!") - можно и собраться. Е. П. не приехал. Еще или вообще - не знаю. Я не стала звонить и выяснять. Свободные отношения (как в шутку мы называем нашу дружбу) такие свободные отношения. Настроение от этого несколько испортилось. Нас вообще собралось очень и очень немного. Но кто хотел - тот пришел. Я была рада увидеть всех.
Но даже не это самое важное. Важны те несколько часов до, в течение которых я бродила по еще полупустому лицею. Ходила, все трогала, вспоминала и понимала, до какой же степени моим было и остается это место. Я в нем четыре года провела, а понимать все стала только теперь. Раньше, конечно, чувствовала что-то такое, но не понимала.
Внешне это весьма колоритное и очень старое здание из красного кирпича. Летом оно сплошь увито диким виноградом, который даже плодоносит по осени мелкими, кислыми ягодами. В кабинете физики мое место было возле окна, и, если протянуть руку, то можно было достать до ягод, сорвать их и тайком жевать прямо на уроке, отчаянно стараясь не морщиться. Наш старичок - физик с каждым годом становится все меньше и меньше. Кажется, что он высыхает или растворяется. И я всегда, искренне обнимая его (потому что человек он действительно замечательный и я серьезно считаю его своим дедушкой, которого у меня по-настоящему никогда не было), я прошу у мира не забирать у меня его. Я просто не могу представить, что однажды приду в лицей, а Евгения Ивановича там не будет.
Интересно, что раньше в здании лицея был самый настоящий интернат. Потом его переформировали в учебное заведение для одаренных детей. Он и сейчас, кстати, называется "лицей - интернат", но теперь это из-за общежития. Дело в том, что учатся у нас ребята не только из моего города, но и со всей области и собственно живут прямо при лицее. Я и сама жила там первые два года, потому что ездить было далеко, на другой конец города. Наша спальня на восемь девчонок была в левом крыле. А в правом была у мальчишек, где меня регулярно по ночам ловили воспитательницы.
Это было замечательное время. Удивительное. Правда. У нас тогда было, пожалуй, все, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливыми. И старый кассетник с радиоприемником, к нашему восторгу ловивший только радио "Максимум", и раздолбанная гитара, которую кто-нибудь постоянно мучил, и расстроенное пианино в комнате отдыха. И вечно урчащие животы, потому как в столовой мы почти ничего не жрали, а вкусности, привезенные родителями в выходные, исчезали в первый же вечер самым таинственным образом. Всю оставшуюся неделю мы гордо сидели на лапше быстрого приготовления, щедро разбавляя ее майонезом и кроша туда сосиски и плавленные сырки. И посиделки с фонариками по ночам тоже были. Я тогда даже сказки рассказывала. И от воспитателей прятались под кроватями и в шкафах. И алкоголь тайком носили. И на чердак лазили, чтобы покурить спокойно. Там же и косячком баловались. Что было - то было, чего уж теперь.
Наша классная была той еще стервой. Вот откуда у меня такая лютая ненависть к английскому. Ростом еще ниже меня, но зато с таким самомнением, что просто мама - мама. У нас с ней была взаимная нелюбовь, хоть она упорно и корчила хорошую мину при плохой игре. На этом вечере встречи она просто сделала вид, что не заметила и не узнала меня. Ну и черт с тобой, старая курица! К ней я зашла исключительно приличия ради. По-настоящему же мне хотелось увидеть свою преподавательницу по литературе. Мой милый, добрый ангел, определивший мою судьбу. Я всегда буду искренне и нежно влюблена в нее и благодарна ей. Людей с таким шармом я еще никогда не встречала. Она невероятная. И, мне кажется, что пришла она не из этого мира.
Забавно, но в классах у нас всегда поддерживался образцовый порядок. И сами мы ходили все такие аккуратные, причесанные, прилизанные, в строгих костюмчиках. Но стоило только в подвал спуститься, где у нас раздевалки были, и становился виден настоящий облик лицея и его питомцев. Крики, вопли, гогот и прочие нечленораздельные звуки там стояли погромче, чем в цыганском таборе. Сколько бы стены там ни красили, на них все равно кто-нибудь что-нибудь писал или рисовал. Даже от нас до сих пор кое-что сохранилось. На крючках оставлялись записки непонятного содержания, куртки обматывались скотчем и туалетной бумагой. Вообще царили полная анархия и свобода нравов. Можно было зайти в любую раздевалку и взять любой учебник. Главное, потом верни. Там мы прогуливали физкультуру да и вообще зависали часами. Учителя туда преимущественно не спускались, так что в раздевалках творилось все, что угодно. От безобидных сплетен и первых поцелуев до откровенных пьянок и групповых перетрахов.
Мне наконец удалось поймать ДНК - нашего учителя истории. Тот самый классный мужик, которого хочется прям любить-любить. Он видел и знал далеко не все, но явно понимал больше остальных. Сам, кстати, был из выпускников того, первого интерната. В его подсобке первые два года мы регулярно пили кофе, а последние два - коньяк. С ним мы ездили в походы, на озера и на археологические раскопки. В выражениях он не стеснялся. Да и по морде вполне мог засветить под настроение. В походах бухал он вместе с нами, а, хорошенько запьянев, с удовольствием одаривал девчонок поцелуями, а мальчишек тумаками Короче, я его обожаю! Очаровательный сукин сын! Я задержалась, подождав, пока все начнут спускаться по лестнице, и на прощание обняла его крепко-крепко (больше ни с одним учителем я бы не смогла себе такого позволить, но с ним - можно), он меня - тоже. Думаю, мы друг друга поняли.
С. К., с которым мы вели выпускной, все так же очарователен. Высокий, красивый, улыбчивый мальчик - танцор. Это было забавно. Потому что даже на каблуках я была почти на две головы ниже его. Он все еще немножко нравится мне. Все так же наивно и по-детски.
Некоторые ребята изменились до неузнаваемости. И далеко не все - в лучшую сторону. От этого стало как-то грустно, и я подумала о том, что их я бы не хотела увидеть через 10 лет. Печальное это будет зрелище. Собираясь на этот вечер встречи, я боялась, что меня не примут, что я окажусь чужой, что мне будет не о чем говорить с этими людьми. Тем не менее, есть еще те, кто остались для меня родными-родными и близкими-близкими. Моя лицейская семья, моя стая. Куда бы жизнь нас ни разбросала, внутренне я всегда останусь с ними на одной волне.
И, да. Элька! "Тортуга" оказалась офигительной! Ты не обманула - я не пожалела. Но дело тут даже не в баре и не в количестве и качестве выпитого, а в вас самих. В вашей энергетике и в наших разговорах.

Они отдали мои шахматы. Они отдали МОИ ШАХМАТЫ!
Они. Отдали. Мои! Шахматы!
Как оказалось, уже довольно давно. А я заметила только сейчас. Черт! Ну почему?!
Почему вы все время лезете в то, чего не понимаете?! Почему трогаете то, что вам не принадлежит? Какое право вы имели распоряжаться чужим? По-настоящему чужим! Потому что это были МОИ шахматы! Они были МНЕ нужны! И важны! И какая нахрен разница, сколько я к ним уже не притрагивалась?! Они от этого моими быть не перестали! А вы просто взяли и отдали их кому-то, чей ребенок пошел заниматься в шахматный кружок... Как благородно! Какой аттракцион невиданной щедрости! Конечно, приятно дарить то, чего вам не жалко... А ведь вы мне даже не сказали ничего.
Я злюсь? Да, я злюсь! Я в ярости! Потому что вы хуже тех злых детей в песочнице, которые рушат лопатками чужие куличики и закапывают в песок чужие формочки! Вы даже не понимаете, что сделали что-то не так. И мне кричать хочется. Орать и материться! Объяснять, почему для меня так много значат "эти несчастные шахматы", почему я больше не касаюсь их, почему нельзя было их отдавать. Почему, почему, почему... Но нельзя, не могу. Стоит произнести лишь слово - и придется рассказывать историю до конца. Меня же прорвет, как плотину... И даже хуже...
Для вас это будет, как сход лавины, а я этого не хочу... Так что хорошо, что вас сейчас нет дома, что утром вы ушли на работу.
А по телефону я умею говорить холодно и ровно...

Внезапно я понадобилась слишком большому количеству людей. Родственники, одноклассники и прочие мутные личности. Это постепенно вгоняет меня в тихую панику (читать дальшеВы кто? Я вас не знаю! Идите на х*й!)
Но кто бы мог подумать, что первым вытянувшим меня из дома (да еще в такой мороз!) станешь ты? Однако прогулка по зимнему лесу и возможность потискать твоего кота Тима меня соблазнили. Уже через час я ехала в автобусе к тебе в Бор.
Ты был мил, улыбчив и обворожителен. Все, как всегда. Ох, Дориан, Дориан! А я ведь начала забывать, почему когда-то была влюблена в тебя, как помойная кошка в марте! Сволочь ты! Но сволочь обаятельная... Тем не менее, я все еще помню тот злополучный стакан, летевший мне в голову. Звонкую точку мы тогда поставили, нечего сказать. Теперь все это кажется смешным, и мы даже рады увидеть друг друга.
Я тебя сразу предупредила, что ненавижу коньки! Ты не послушал - и вот результат. У нас обоих отбито все, что только можно отбить, потому что, падая, я цеплялась за тебя и каждый раз на лед мы летели вместе. Зато кататься с горки на твоих старых санках - за это тебе спасибо! Это было не просто здорово - это было нереально! Да и сама прогулка... Мы тактично не касались прошлого. Тут в общем-то и говорить было не о чем - слишком много воды утекло с тех пор. Но мы быстро нашли другие точки соприкосновения.
Дома от батареи, где сушились наши вещи, поднимался пар и пахло талым снегом. Я сидела на табуретке в чем-то твоем. Была накормлена, обогрета и щедро обволосачена Тимом. Кот был в восторге от меня, а я от него. Вообще мне было тепло, уютно и хорошо. Ты варишь прекрасный кофе и все такое... У тебя все всегда выходит прекрасно. Но знаешь, что?
Теперь твои чары действуют на меня ровно настолько, насколько я сама этого хочу. И это увлекательная игра, в которую играть тем приятней, когда знаешь все ее правила.
И да, твоя попытка все испортила.

Мои записи становятся все более бессюжетны. Никакой конкретности. Все размыто. Наверное, потому что события не имеют значения. По крайней мере, эти. По крайней мере, сейчас. Я не фиксирую события, в отличие от ощущений. Вот они мне важны. Они - ключ к пониманию. Я вывернута вовнутрь. Я обернута на себя. Я повернута на себе?
В пустой квартире жутковато, когда ты не успел осознать и привыкнуть. Во всех комнатах горит свет. Нет, я не боюсь темноты, но я не хочу никаких теней по углам. К черту, к черту, к черту! Тени меня пугают.
Бродить по пустой квартире даже с открытыми глазами - почти то же самое, что и бродить по ней ощупью. Все осталось прежним - и все изменилось в мелочах. Я злюсь, как злятся слепые, когда передвигают в их доме предметы, нарушая тем самым привычный для них порядок. Все не там и не так. Я не могу найти многие вещи в тех местах, где я привыкла их находить, и неожиданно натыкаюсь на них там, где, казалось бы, их и быть не может. В доме становится все больше чужаков - вещей, которые я не знаю. Я их трогаю, щупаю, нюхаю, но это ничего мне не дает. Они не хотят со мной говорить. Для них я тоже - чужая. Я ворчу, что это чьи-то злые шутки, и тут же понимаю, что люди и вещи просто продолжают жить здесь, а я теперь только приезжаю в гости. Меня любят и ждут, но это больше не мой дом и не мои вещи. Только сейчас замечаю, что в мою бывшую комнату сваливается все, что не нужно. Какие-то мешки и коробки выглядывают из шкафа, из-под стола, из-за кровати. Все спрятано так, чтобы не бросалось мне в глаза. Значит, родители что-то знают, что-то чувствуют и понимают. Они стараются мне не мешать. Спасибо.
Я хочу спать, но спать не отвечает мне взаимностью. Я погружаюсь в ванну и остаюсь там, пока вода не остывает и тело не покрывается "гусиной кожей". Подтекающий кран меня раздражает, и я пытаюсь дотянуться до него ногой, чтобы заткнуть большим пальцем. Мне это так и не удается.
Самая теплая комната в квартире - моя, но я упорно тащусь на стылую кухню. Я не включаю телевизор, потому что отлично знаю, что там увижу: разгромленный Киев, плачущие блокадники, одни и те же сальные рожи. Пусть будет музыка. Все равно, какая. Сегодня, действительно, все равно. Мне просто не нравится напряженная тишина жилого дома. Ненастоящая тишина - за стенами и под полом шуршат люди - мыши, над головой дремлют голуби.
В шкафу обнаруживаю бутылку красного полусухого. "Идеально," - решаю я и, не задумываясь, варю глинтвейн. Часам к четырем утра кастрюлька благополучно пустеет, но сна все нет и нет. Зато приходит тепло. Я просто остаюсь дожидаться рассвета. Я знаю, что за это я еще получу в лоб, потому что вино, конечно же, было куплено не для меня и вообще... "Пить в одиночку - плохая тенденция, девочка моя." Мама, я не пила, я просто грелась. Мне было зябко...

Я дома. Да, я дома. И я пока не знаю, что сказать.
В поезде у меня было замечательное место. Уютное, тем более, что рядом никто не сидел, не мешал и не пытался со мной разговаривать. Но было так душно, что я уже хотела начать отращивать жабры, но мы все же приехали раньше.
Сначала в окно нестерпимо ярко светило солнце. Оно просачивалось даже сквозь занавеску, и я ловила его левым зрачком. Я слепла на один глаз, но ощущала себя внезапно более зрячей, чем когда бы то ни было. В тот момент мне казалось, что я понимаю все. Все абсолютно. А потом наступили сумерки. Прозрачно - серые и нежно - розовые. Тот самый час, который, кажется, чехи называют часом между собакой и волком. Из тьмы выступил лес. Он подбирался к самым рельсам, тянул к поезду черные ветви, заглядывал в окна. Лес звал, но этого не слышал и не замечал никто, кроме меня. Потому что, чтобы разглядеть в ночи силуэты деревьев, нужно было прижаться лбом к стеклу. Чтобы что-то найти - нужно знать, что искать.
Меня встретила мама. Она была рада. Даже не так - она была счастлива. Всю дорогу болтала, болтала, болтала. То и дело хватала меня за руку или начинала целовать. И столько всего приготовила... Моя милая мамочка. Я так виновата перед тобой.
Едва скинув вещи, я убежала к Биму. Пес меня не забыл. Ну, конечно же, не забыл. Он скулил и тыкался мокрым носом в мои ладони, а я гладила его и долго-долго рассказывала, что все будет хорошо, что он замечательный, красивый, умный пес, что злые люди больше не вернутся и никто его не обидит, что вообще-то хороших людей в мире все-таки больше, чем плохих. Наверное, я говорила все это не только Биму. Он знает, он понимает, он любит, когда с ним общаются по-человечески.
В моей комнате все по-прежнему. Я начинаю бояться ее. В ней нет воздуха и нет жизни. В ней все неподвижно и слишком много порядка. Это склад вещей и воспоминаний. Сегодня у меня не получилось в ней спать. Раскидать свои шмотки, наполнить ее собой. Быть может, тогда станет легче.
Утром с дежурства вернулся папа. Таскал меня на руках, как котенка. Даже посадил на плечи, совсем как в детстве. Мой сильный папка, который всегда защитит...
Я пытаюсь понять и привыкнуть. Мне трудно.