Долго лежала и слушала эту странную, ни с чем не сравнимую мелодию: стук дождевых капель по жестяному подоконнику, грохот колес невидимой колесницы по булыжникам небесной мостовой, хор сигнализаций и дребезжание стекол в старых деревянных рамах.
Сквозь приоткрытое окно проникают запахи озона и мокрого асфальта. В комнате зябко и сумрачно, и воздух какой-то густой и почти осязаемый - кажется, его можно зачерпнуть ложкой и съесть на завтрак, как пудинг. В такие моменты всегда вспоминается первое утро в лагерях, когда просыпаешься часов с шесть, потому что замерз до дрожи - тонкое, побитое молью одеяло, влажное постельное белье и помещение, в котором целый год никто не жил, дают о себе знать, - кутаешься по самую макушку, пытаясь согреться и снова заснуть, и так мучительно в какой-то полудреме доживаешь до подъема.
А потом позвонил Е. П. Опять. В последнее время он часто звонит, и у меня уже складывается такое впечатление, что он чего-то боится, опасается за меня. Я могу понять. Вот и в этот раз он настойчиво спрашивал, ничего ли у меня не случилось и все ли в порядке. Все как обычно. А затем вдруг сказал, что я ему снилась. И во сне что-то долго - долго рассказывала, так странно и страшно, словно по кускам вытаскивала из себя всю свою боль, а может быть, душу.
"И мне очень хотелось тебя обнять, и я не мог к тебе прикоснуться."
Значит, так было нужно. Значит, неприкосновенность была залогом моей способности говорить в тот момент.
В последние дни в дневнике было так много диалогов. К хорошему быстро привыкаешь. Теперь придется снова отвыкать. Оказалось, во мне все еще есть эта потребность - быть рядом и говорить. Странно.
А теперь - тишина в эфире. Полный штиль.
У бабушки сегодня день рождения. У мамы - день медицинского работника. И кто-то мне сказал, что сегодня день отца. Черт возьми.