Точнее было бы сказать об ОЧЕРЕДНОМ конце света.
26 августа 2032 года гигантский метеорит может столкнуться с Землей.
Ну наконец-то! Как же долго я этого ждала!
Нет. Конечно, я не про сам конец света. Умирать не хочется никому,даже мне при всей моей тяге к самоуничтожению. Я про то, что после 21 декабря 2012 года должна была появиться ну хоть какая-то новость о новом конце света. Ну без этого просто нельзя обойтись!
Наше сознание устроено так, что по логике вещей у всего должны быть начало и конец. И желательно, чтобы мы всему этому были живыми свидетелями. И так как начало света мы уже пропустили, так подайте ж нам хотя бы конец!
В конце концов, нужно же Голливуду хоть о чем-то снимать кино. А конец света в этом смысле тема неисчерпаемая и почва благодатная. Уж сколько нас топили, морозили, поджигали, травили неизвестными вирусами! Кометы падали, астероиды сталкивались, Солнце взрывалось. Эффектно рушились небоскребы, Статуи Свободы и Эйфелевы башни. Американцы доблестно спасали мир и отстраивали цивилизацию заново. А во всем неизменно были виноваты кто? Ну конечно же, русские!
Вот только все-таки, по-моему, человечество скорее сожрет само себя, чем до него доберутся всякие там катаклизмы, метеориты и уж тем более инопланетяне и вирусы... Вот так тихо и бесславно. Просто однажды произойдет тихий в масштабах Вселенной хлопок, как будто кто-то прихлопнул надоедливую муху. И все... И нас не будет...

Обидно, когда вдруг ни с того, ни с сего тебя начинает тянуть к людям, хочется какого-то сближения с ними, но уже поздно. Момент упущен. И ты остаешься для них безвозвратно чужой. Все события проходят мимо тебя, разговоры тоже. Ты постоянно где-то за пределами круга.
И вот тут даже не знаешь, какой вопрос было бы правильней себе задать: то ли "Зачем столько времени нужно было противопоставлять себя окружающим, играть в буку и ныкаться по углам?", то ли "Какого черта взбрело в голову пытаться с ними сближаться?"
Ничего не могу поделать .Так уж я устроена. У меня никогда не получается полюбить сразу. Мне даже к вещам приходится привыкать довольно долгое время. Что уж тут говорить о людях. Моя настороженность часто играет со мной злую шутку. Я упускаю моменты. Я упускаю впечатления. Я упускаю влюбленности. Я упускаю людей...
Нет, это даже не настороженность. Недоверие. Враждебность. Когда в поле моего зрения появляется новый человек, почему-то первая моя реакция - ощетиниться. Иногда я почти ощущаю, как на невидимом загривке дыбом встает несуществующая шерсть. Я как та собака... Сначала нужно облаять, потом понюхать и только потом потрогать лапой. Но люди - не кости и не мячики, с которыми так можно поступать. Люди - это люди. И обычно после того, как их "облаяли", желание быть "обнюханными" у них пропадает напрочь.
Говорят, когда я испытываю отвращение, мое лицо весьма красноречиво перекашивается. Отвращение - одна из самых сильных эмоций во мне. Я не умею ее скрывать.
И... странное дело. Несмотря на всю свою брезгливость и некоторую социопатичность, иногда я на удивление легко нахожу подход к людям. Но здесь дело в другом. Это вопрос выживания. Тут работают не желания, а рефлексы.
Настоящее сближение требует много времени. Это как стыковка космических кораблей в открытом космосе. Одно неверное движение и - взрыв! Точнее РАЗрыв. Болезненный и навсегда.

В момент сильного испуга человек ничем не отличается от животного. У него те же глаза. Зрачки расширяются так, что радужка практически исчезает, остаются лишь тоненькие цветные ободки. Это похоже на солнечную корону во время полного затмения. От такого, кажется, темнее становятся даже белки глаз. У людей те же движения, та же оторопь. Если на человека замахнуться, его реакция будет такой же, как у любого животного: пригнуться, отшатнуться, защититься, закрыться... Разве нет?
Мы можем быть хоть сотни раз существами социальными, но животными мы быть не перестанем. Это инстинкты. Это рефлексы. Мы можем сколь угодно отрицать их, бороться с ними, подавлять, извращать, но они никуда не денутся. Они спасают нам жизнь.
В момент опасности человек будет кусаться и царапаться, вырываться и бить, кричать. Тут обычно принято добавлять сравнение "как дикое животное". И это сущая правда. Куда девается наша цивилизованность, наша так называемая социальность? Ее нет. Штукатурка осыпалась. Осталось только перепуганное, затравленное и чрезвычайно опасное животное.
В момент смертельной опасности каждый человек способен на нападение и убийство. Как только ему представится такая возможность...
Сколько бы мы ни кичились своей "цивилизованностью", "социальностью", "гуманностью" (и прочими красивыми словами), инстинкт самосохранения и желание жить все равно возьмут верх. Зверь внутри нас все равно сильнее. Просто потому что его сила идет от природы, от начала начал, от корней...

Интересно, на какой овощ будет похожа моя голова, если я вдруг решу остричь волосы? Хотя эта ситуация до крайней степени эвентуальна.
Вообще мне не нравится вся эта тенденция к асексуальности. Мне не нравятся девочки, которые выглядят, как мальчики. Мне не нравятся мальчики, которые выглядят, как девочки. И еще больше мне не нравятся те и другие, которые не похожи ни на тех, ни на других. Эдакие бесполые существа. Кто-то утверждает, что, видите ли, есть в них какая-то изюминка или шарм... Ну какой там шарм?! Ребят, ну честное слово! А их так называемая "изюминка" больше смахивает на козью какашку (прошу меня простить за мой французский)!
Лично я ЗА сексуальность в лучшем смысле этого слова. В классическом смысле (да, мы снова возвращаемся к тезису о том, что я старомодна). Я за то, чтобы женщина оставалась Женщиной, а мужчина - Мужчиной.
К сожалению, сейчас есть и еще одна тенденция: путать сексуальность с пошлостью. Отсюда и появляются чрезмерно глубокие декольте, торчащие из-под коротких юбок кружевные чулки и губки-уточки у девушек и пиджаки на голое тело и неприлично низкая посадка в джинсах у юношей. У меня все это вызывает обычно рвотный рефлекс.
Сексуальность должна быть в деталях, в поведении и поступках. В том, как человек говорит и думает. А не в дешевых кричащих спецэффектах.
Нет, я не ханжа и не морализатор, я просто за красивых, гармонично развитых людей.
Нет, мне не нравятся девушка - "чаилдфри" и молодые люди - "ятрахаювсечтодвижется"!
Мне нравятся люди, создающие здоровые, крепкие семьи и растящие нормальных детей, люди, думающие и читающие книги, люди, которые не перестают развиваться, знающие цену словам и поступкам. Люди, у которых есть ПОЛ!
Потому что проще отказаться от своего пола, чем отстаивать его. Проще запустить свое тело, чем заниматься им. Проще, черт возьми! Насколько ж проще убить в себе человека, чем воспитать его!

Перевод с болгарского: мой.

читать дальшеОни были знакомы всего несколько часов. Ему было слегка за тридцать, ей – чуть меньше тридцати. Через нее он должен был передать посылку приятелю за океаном. Она была только посредником. На все хватило бы и пяти минут, но вот уже два часа из трех, остававшихся до самолета, они никак не могли найти повода для расставания. Сейчас до рейса было ровно 60 минут. Они сидели в зале вылета за столиком в самом углу кафе, пили по третьему кофе и молчали. Были исчерпаны все возможные темы, на которые могли бы поговорить два совершенно незнакомых друг другу человека. Но и затянувшееся молчание уже казалось неприличным. Маленький стол между ними был заставлен пустыми пластиковыми стаканчиками, принявшими самые разнообразные формы от того, что их долго вертели в руках. Палочки для размешивания кофе давно были поломаны на мелкие кусочки, а пакетики из-под сахара – свернуты в кулечки или сложены в виде миниатюрных корабликов.
Ему вдруг пришло в голову, что из этого стола получился бы неплохой «реди-мейд» объект или, скажем, некая инсталляция, которую он бы окрестил «Апологией стеснения» (пластиковые стаканчики для кофе, пластмассовые палочки, пакетики из-под сахара, белый столик). Потом эта мысль показалась ему глупой, и он решил промолчать. «То, о чем не говорят вслух, превращается в сломанные палочки и смятые стаканчики», - неожиданно произнесла она. Он подумал, что уже никогда больше не встретить ему другой такой женщины, которая читала бы его мысли и с которой ему захотелось бы провести в этом кафе всю свою жизнь. Он спохватился, что, пусть и мысленно, но все же произнес эта фразу: «всю свою жизнь».
- Давай поговорим о чем-нибудь, - сказала она, хотя все эти два часа они болтали без умолку.
Им оставался всего час, слишком мало времени, чтобы тратить его на всякие глупости, вроде складывания бумажных корабликов. Но так как он по-прежнему молчал, она просто сказала:
- Стоит признать тот факт, что иногда люди могут просто разминуться.
- Да, но ирония в том, что поймут они это только при встрече, - откликнулся он.
- Наверное, у нас уже была когда-то возможность встретиться. Мы столько времени жили в одном городе. Не может быть, чтобы мы не разминулись на каком-нибудь перекрестке.
- Я бы тебя заметил, - сказал он.
- Ты любишь ее? – спросила она.
- А ты любишь его? – спросил он.
Они тут же согласились, что это ровным счетом ничего не значит и что никто в этом не виноват.
Позже он уже не мог сказать, кому из них первому пришла в голову эта спасительная (как показалось ему тогда) идея выдумать общие воспоминания, прожить целую новую жизнь до момента их знакомства и после него. Эта была робкая попытка отомстить слепому случаю, который так безжалостно свел вместе этих двоих лишь затем, чтобы снова их разделить. В их распоряжении оставалось 50 минут.
- Ты помнишь, - начал он, - когда мы учились в школе, мы жили на одной улице. И я каждую неделю тихонько опускал в твой почтовый ящик колечко из фольги от конфет «Лакта».
- Ага-а, - сказала она, - так это был ты. А мой отец всегда находил их первым и подозревал, что какой-то сумасшедший тайный поклонник посылает маме обручальные кольца. Выходит, они предназначались мне.
- Тебе, - кивнул он.
- А помнишь, - подхватила она, - как на первом курсе мы только вдвоем поехали в тот монастырь. Мы в первый раз остались одни. В отеле не было свободных мест, и на ночь нас поселили в одну из монашеских келий. Было так холодно. И кровать была такой жесткой. И мне стало так страшно. И я всю ночь крестилась втайне от тебя. Целых пять раз за ночь перекрестилась.
- Шесть, - поправил он. – Мне тоже было страшно. А помнишь, как ты переехала жить ко мне. И твоя мама тогда сказала, что откажется от тебя через «Государственную газету». Мол, она не желает воспитывать незаконных внуков.
- Помню, - сказала она. – Но у меня и так не могло быть детей.
И она замолчала. Впервые с момента их знакомства он взял ее за руку. Совсем легонько, только чтобы утешить.
- Ничего, - сказал он. – А помнишь, как я сломал ногу. Мне тогда было 48, я вкалывал как проклятый, и месяц, проведенный дома, показался мне раем. Ты тоже взяла отпуск, даже грозилась сломать себе руку, если тебя не отпустят. И весь месяц мы из дома и носу не показывали.
- А когда на следующий год у меня обнаружили опухоль… Ты где-то вычитал, что смехотерапией можно вылечить рак, и две недели без устали рассказывал мне анекдоты, только чтобы я смеялась. До сих пор ума не приложу, где ты их находил. Ты был таким напуганным и милым. Тогда у тебя совсем поседели волосы. И каждый день ты приносил мне пионы и незабудки.
- Слава Богу, ты поправилась! Что бы я без тебя делал.
В этот момент всех пассажиров, вылетающих до Нью-Йорка, попросили пройти на регистрацию. С минуту они молчали. Потом она поднялась и сказала, что ей пора. Он взял ее чемодан, и они пошли. Перед паспортным контролем она обернулась и подарила ему долгий поцелуй. Как будто в последний раз, подумал он, хотя никакого первого раза никогда и не было.
Спустя полчаса он повернулся и направился к выходу. Он вдруг почувствовал себя ужасно старым, с трудом волочил ноги. Он специально закрыл глаза, выходя через дверь с зеркальным стеклом, чтобы не видеть своего отражения с внезапно поседевшими волосами и по-старчески сутулыми плечами. С каждым шагом он все яснее осознавал, что он просто не смеет вернуться домой к своей невероятно молодой жене. Он никогда бы не смог объяснить ей, что делал все эти пятьдесят лет, которые он отсутствовал.

На занятиях по болгарской литературе мы постоянно говорим о том, что для литературы конца ХХ - начала ХХI вв. важнейшей и острейшей стала проблема самоидентификации человека. Кто я? Где я? Зачем я? - вот три важнейших вопроса, которые пятаются решить герои всех современных болгарских книг. Решить по-разному. А если не получается решить - то сбежать. Не имеет значения, куда: в лес, на свалку, в музыку, в параллельные миры, в смерть, в конце концов. Главное - сбежать от себя, от своей сущности, от постоянного самоанализа. Так возникает массовая литература массового эскепизма.
Почему только сейчас? Разве эти вопросы не задавались писателями всегда? Почему так стихийно? Откуда такое разнообразие вариантов эскейпа?
Литература всегда реагирует на явления реальной жизни. Значит, еще раньше, чем в литературе, массовое бегство от себя началось здесь, в мире. Поэтому появилось так много самых разных -фобий, -маний и -измов. Агорафобия, наркомания, алкоголизм... Что это, как не возможности эскейпа? Плохие возможности для нездорового общества...
А вы можете идентифицировать себя?
Я - нет! Слишком велика моя память. Слишком большой опыт скрыт во мне. Это все так глубоко... Где-то на самом дне черепной коробки. Где-то за прутьями грудной клетки. Я - средоточие вечности. Во мне сплелись все Евы, Елены, Галатеи, Ариадны, Эвредики, Марии, Жанны, Алисы, Яворы... Мои мама, бабушка, бесконечная вереница прабабушек... Все эти женщины, настоящие и вымышленные, все, о ком когда-то читала и слышала, кого когда-то встречала и знала... Все они живут во мне... Все они - это я. А я - это все они...
Так как же я могу быть только собой?

Мои волосы отросли до какой-то невероятной длины уже... Давно у меня не было таких волос. Был период, когда я яростно стригла их, а потом вдруг полюбила и оставила в покое. Видимо, почувствовав свободу, они быстро отросли до самой поясницы. Я даже не заметила, как это произошло.
У меня больше нет желания состригать их. Я люблю свои волосы. Эту непокорную, буйную гриву. В них живет часть моей души.
Да, они живые. Со своим норовом. И мне нравится это. Нравится каждое утро укрощать их, а вечерами отпускать на свободу.
Единственное, что можно с ними сделать - это убрать в косы, иногда в хвост. Иного отношения они не терпят.
Рвут резинки, ломают заколки, теряют невидимки... Но более всего не выносят шпилек. Стоит только заколоть волосы шпильками, как начинается дикая головная боль.
Порой они ужасно мучают меня, требуют слишком много внимания, но я все равно люблю их за их характер, за то, что они моя защита...

Я человек без кожи. Нет, не со снятой кожей, как поется в песне (боже! "Поется в песне"! Это ужасно звучит!) Я просто с самого начала родилась без кожи. С оголенными торчащими во все стороны, как оборванные провода, нервами. Я долго не знала, что у меня нет кожи. Просто не замечала этого. Мне казалось, что я такая же, как и другие люди - люди с кожей. Люди с очень-очень толстой кожей. Ладно скроенные и крепко сшитые. Морозоустойчивые и жаропрочные. Люди, вросшие в свою кожу (или это кожа вросла в людей?), сделавшие ее своей крепостью с порами-бойницами (ах, если бы и эти чертовы поры можно было заделать! Тогда было бы совсем безопасно!)
Я думала, я такая же... Так странно. Я только не понимала, почему так больно, так нестерпимо больно, почему так жжется от каждого укола, каждого щипка, каждого удара... Вообще от каждого соприкосновения с другими людьми, людьми с кожей, со всем этим миром, у которого тоже есть кожа... Даже не кожа, а какая-то слоновья шкура, черепаший панцирь (может, поэтому на очень старых картинках, когда Земля еще была плоская, ее поддерживали слоны, стоящие на спине огромной черепахи?).
Однажды папа рассказал мне, что есть такие люди, которые видят и чувствуют наш мир совсем по-другому. "Все эти великие художники, поэты, писатели, композиторы и музыканты... - сказал тогда папа, - Они все чувствуют острее, чем мы. Знаешь... Ты ведь знаешь, что на кончиках пальцев очень много нервных окончаний? Так вот... Представь, что будет, если с кончиков пальцев снять кожу и сунуть их в кипяток. Представь, какая это боль!"
И тогда я все поняла. "Папа! - хотелось закричать мне. - Мне не нужно ничего представлять, папа! Я и так это знаю, папа! Я знаю, какая это боль и мука! Потому что у меня нет кожи, папа! Не только на кончиках пальцев - ее вообще нет!"
Я родилась чудовищем без кожи. Но почему этого никто не замечает? Я же должна выглядеть жутко! Почему никто не видит кровавого следа, который я должна оставлять за собой? Почему зеркала не отражают этого? Почему весь этот мир лжет и пытается обрядить меня в кожу? В НЕ мою кожу! Потому что моей кожи у меня нет, она не родилась вместе со мной. Так уж получилось, мир, прости...
И я не понимаю, за что? Ведь я не "великий художник, поэт, писатель, композитор и музыкант" и никогда им не стану. Тогда зачем?
Эксперимент?
Но чей?

У меня есть ужасная привычка... Точнее, их даже две. И первая - это хрустеть пальцами, что неимоверно раздражает окружающих, хотя я понять не могу, почему. Ну что в этом плохого? Это ведь даже приятно, дает какую-то своеобразную разрядку, как будто ослабляет внутреннее напряжение. Но людям не нравится, что тут поделать? Будем считать, что это тоже вредная привычка.
А вторая собственно ужасная привычка - это привычка обкусывать губы. Вот за это я сама себе по макушке настучать готова, но никак не могу с этим справиться! Как только начинаются холода - я приступаю к обкусыванию губ. Да так смачно! Это же целый кайф снять зубами с нижней губы тонкую корочку! И не волнует, что потом губа опухнет, будет саднить и покрываться корочками...
Ну вот и что мне с собой делать?
Говорят, чтобы отучиться грызть ногти, нужно купить специальный горький-горький лак. Идея, конечно, замечательная, но как на зло все помады и блески для губ соблазнительно вкусно пахнут да и на вкус вполне сносные, так что это только увеличивает желание погрызть от души собственные губы.
Где бы найти такую горькую-горькую и невкусную помаду, чтобы перестать наносить себе вред?